Последний удар
Шрифт:
Одновременно с продажей типографии Крейг продал свое элдервудское поместье, ликвидировал и другую недвижимость и уехал с Востока. Он обосновался в Сан-Франциско и поныне живет там. Фримен как-то написал ему и даже, в память о старых временах, выслал несколько образцов новой продукции типографии, но Крейг на письма не отвечал и за книги не поблагодарил.
— Он зачудил на старости лет, — сказал издатель. — Живет в жуткой развалюхе, сам себе готовит, одевается как отшельник и прочее, несмотря на то, что у него должен быть значительный доход от всего, что он получил, когда распродал свое имущество здесь, на Востоке. Он к тому же стал самым доподлинным
Эллери резко сказал:
— Значит, у вас есть его адрес.
— Да, я время от времени пишу ему.
— Можно взять его?
Фримен явно удивился. Он поговорил с секретаршей, и через минуту та пришла с адресом.
— Тоже собираешься написать ему, Эллери?
— Я собираюсь нанести ему визит.
— С какой стати? — воскликнул Фримен.
— Я должен дать старому джентльмену одно разъяснение, которое запоздало лет эдак на двадцать семь.
Эллери поднялся.
— Спасибо, Дэн.
В тот же вечер он вылетел в Сан-Франциско рейсом в 11.30.
И еще через день…
Дом Артура Крейга был совсем рядом с берегом океана — паршивый такой, желто-коричневый каркасный домишко на поросшем кустарником холмике, изрезанном щербатыми ступеньками и втиснутом между двумя пакгаузами устрашающего вида и размера. Сам домик мог быть лишь реликтом тех далеких дней, когда на месте пакгаузов были глиняные отмели, а с холмика беспрепятственно открывался вид на залив. Эллери так и не довелось узнать, как домику удалось избежать сноса и пережить рост города и каким образом Крейг стал его владельцем и обитателем.
Все же, если смириться с его полным убожеством, у домика были свои преимущества. Целительный морской запах Эмбаркадеро день и ночь был к услугам крейговского носа, а стоило спуститься по щербатым ступеням мимо закрывавших обзор пакгаузов, открывался вид на Телеграф-Хилл. Далекий крик чаек ласкал слух, а на верфи можно было полюбоваться кораблями всех видов и размеров — для этого и всего-то надо было немного пройтись. Человек со скромными запросами — в смысле материальном — мог бы жить здесь на старости лет, пожалуй что, и в довольстве.
Домик начинался с ветхого крыльца, с давно уже истлевшими перилами; и на этом ненадежном насесте, с трубкой в беззубом рту, тихо раскачиваясь в перекосившейся качалке с соломенной спинкой, восседал Артур Бенджамин Крейг.
Внешне он изменился до неузнаваемости. То большое тело, которое помнил Эллери, усохло и деформировалось. Рука, державшая трубку, превратилась в сморщенную птичью лапу, покрытую коричневыми пятнами в тех местах, где она не была лилово-серой. Когда лапа с трубкой удалялась ото рта, челюсти сжимались и складывались в нечто, подобное птичьему клюву. Даже в лице было что-то птичье — время как бы оперило и взъерошило кожу на лице, на котором ярко сверкали два безвеких глаза. Лысый череп был подобен натертой
Поднимаясь но выбитым ступеням, где на каждом шагу рискуешь подвернуть ногу, Эллери невольно и быстро переоценивал свои первые впечатления. Старики изгои не бреются. Одеяние старика лишь на первый взгляд могло показаться кучей лохмотьев, но это был просто старый костюм с лучших времен, неоднократно чиненный, и был он вполне пристоен и чист. Если бы Крейг так не иссох, если бы костюм был ему впору, никто и не подумал бы назвать его одежду «костюмом отшельника».
Перед крыльцом Эллери остановился. Если судить по высоте крыльца, к нему полагалось бы иметь три ступеньки. Но их не было. Эллери подумал, что у хозяина должна сохраниться изрядная ловкость, чтобы подниматься и спускаться с крыльца, не переломав себе при этом ноги.
— Мистер Крейг? — спросил Эллери.
Блестящие глаза неторопливо осмотрели его с головы до пят.
— Я вас знаю, — произнес внезапно Артур Крейг. И этот голос поразил Эллери — он был надтреснутый, но на редкость вразумительный, без малейших признаков старческого слабоумия.
— Знаете, мистер Крейг, — с улыбкой подтвердил Эллери. — Но это было очень давно.
— Когда? — последовал скрипучий вопрос.
— На Рождество тысяча девятьсот двадцать девятого года.
На лице старика проступили мириады морщинок, он хлопнул себя по ляжке и чем-то хрустнул.
— Вы Эллери Куин, — произнес он, тяжело дыша и потирая глаза.
— Вы правы, сэр. Можно войти?
— Да, да! — Девяностолетний старик птицей вспорхнул со своей качалки, отметая все протесты Эллери.
— Нет-нет, вы садитесь. Я пристроюсь на краешке.
Что он и сделал.
— В детстве я посиживал вот так, болтая ногами над отцовским крылечком. Там тоже ступенек не было. Меня это и тогда не волновало, не волнует и сейчас. Значит, вы такой путь проделали, чтобы только повидаться со старым Крейгом. Летели, как я понимаю? Сам-то я не очень жалую самолеты — слишком много риску. Я знал, что вы как-нибудь ко мне наведаетесь. А то ни с кем из старых знакомых не вижусь. Раньше Дэн Фримен захаживал, но что-то перестал — не одобряет мой образ жизни.
Старик снова хлопнул себя по ляжке. Он не приглашал Эллери в дом, и Эллери подумал, что болтливость старика была отчасти напускной — чтобы скрыть это нежелание впустить гостя в дом.
— Я полагаю, мой адрес дал вам Дэн?
— Да, мистер Крейг. А почему вы сказали, что знали, что я загляну к вам?
Старик развернулся и прислонился спиной к потрескавшемуся столбику, подтянув к себе левую ногу и свесив правую с края крыльца. Он достал коробок, тщательно выбрал спичку, чиркнул ею об пол, поднес к трубке и запыхтел с величайшей осмотрительностью и неторопливостью, пока весь не оказался окутан дымовой завесой, словно какой-нибудь индеец древности.
— Потому что вы так и не закончили это дельце в Элдервуде, — пробурчал он, энергично насасывая трубку, — вот почему. Вы похожи на меня. Терпеть не можете некачественную работу. Халтуры не выносите. Особенно собственной. — Он выхватил трубку из губ и выжидательно покосился на Эллери. — Мне кажется, что вам на эту задачку чертовски много времени понадобилось.
— Я же не сидел над ней беспрерывно, — возразил Эллери с ухмылкой. Все происходящее начинало ему нравиться — все шло совсем не так, как он представлял себе. — Более того, я об этом вовсе не задумывался четверть века, даже больше. Но вчера…