Последний удар
Шрифт:
— Сию секунду.
— Я даже не могу вам сказать, как много это для меня значит.
— Конечно, мистер Куин. Я понимаю.
И на мгновение у Эллери возникло теплое чувство, что гигант действительно все понимает, и единственный раз за этот день он ощутил какую-то близость к Девоу.
Повинуясь безотчетному чувству, он поехал по незнакомым улицам в сторону старого дома Крейга. Он дважды проехал мимо этого места, так и не узнав его. В третий раз он сверился с уличным указателем и убедился, что находится там, где надо. Но дома Крейга не было. Не было и леса
Инспектор Куин выплыл из сна, глубокого, как море, недоумевая, что могло разбудить его. Он устремил мутный взор на стрелки часов. Двадцать минут пятого. Кто-то что-то сказал.
Этот кто-то еще говорил.
Говорил четко и громко, с чувством, с торжеством и с отвращением к себе:
— Черт меня побери! Да будь я проклят!
Где-то в квартире горел свет.
Старик выбрался из постели. Пижамной куртки на нем не было. Зевая и потирая свой влажный, костлявый торс, он прошлепал по невидимой в темноте гостиной к кабинету Эллери, где и находился источник света.
— С ума сошел, сынок? — Инспектор еще раз зевнул. — Так и не ложился, что ли?
Эллери был в носках, брюках и рубашке. Он сидел по-турецки на своем письменном столе и пристально смотрел на пол, где, образуя собой нечто вроде круга, было разложено содержимое ящика из Элдервуда. Раскрытый черный дневник лежал рядом с Эллери на столе.
— Папа, я все понял.
— По-моему, ты не в том возрасте, чтобы играть в куклы. — Отец уселся на кожаный диван и достал сигарету. Диван был прохладный, и инспектор слегка прилег. — Что ты понял?
— Ответ на загадку Себастиана.
— Себастиана? — Старик, нахмурившись, затянулся. — Себастиана. Что-то не припомню. Кто это Себастиан?
— Это было очень давно, папа. — У Эллери был бодрый вид, будто он только что окунулся в горном озере. И в то же время была в нем какая-то печаль, печальная мудрость, озадачившая инспектора.
Старик недоуменно посмотрел на него.
— Помнишь? — тихо сказал Эллери. — Элдервуд. Парень, который жил в Гринвич-Виллидж и писал стихи. Это было еще в двадцать девятом. Вы с Вели навели для меня кой-какие справки.
Инспектор хлопнул себя по жилистой ноге.
— Точно! А это все…
Он внимательно посмотрел на выставленные в кружок предметы.
— Но это же древняя история, Эллери. Где ты все это откопал?
Эллери рассказал ему и взял черную книжечку.
— Я почти всю ночь провел, перечитывая свой дневник. Знаешь, я был тогда такой молодой…
— А это плохо?
— Нет, но свои недостатки имеет. Я, наверное, был совсем невыносим. Этакий самоуверенный всезнайка. Должно быть, я тебе здорово
— Я и сам тогда был много моложе.
Инспектор Куин ухмыльнулся. Он притушил сигарету и сказал:
— Выходит, ты разобрался в этом деле. Ведь столько лет прошло…
— Да. — Эллери обхватил руками коленки и принялся раскачиваться. — Тогда я словно состоял из одних мозгов. Сила моей мысли была абсолютной, и если мысль вступала в противоречие с фактом, то страдал при этом факт. Вот почему я тогда и не понял истинного положения дел в этой истории с Себастианом. Папа, у меня же разгадка была в руках. Я вертел ее, обнюхивал, со всех сторон приглядывался, но так и не увидел.
— Может, расскажешь мне? — спросил отец.
— Нет, папочка, лучше иди приляг. Извини, что разбудил тебя.
— Может, все-таки расскажешь? — повторил старик.
Эллери и рассказал.
На сей раз инспектор несколько раз произнес:
— Будь я проклят! Черт меня побери!
На другой день
В ходе обычных отношений автора и издателя Эллери довольно часто встречался с Дэном З. Фрименом на протяжении трех десятилетий. Но сегодня, когда издатель встал из-за стола, чтобы поздороваться, Эллери внезапно понял, что по-настоящему он Фримена за это время и не видел. «Похоже на иллюстрацию к эйнштейновской теории относительности, — подумал он, — два поезда едут рядом по параллельным рельсам в одном направлении и с одной скоростью, и пассажир, едущий в каждом из них, готов присягнуть, что оба они стоят на месте. Просто не с чем сопоставить, если не поглядеть в противоположное окно и не увидеть, как мимо проносится земля».
Точку отсчета для сравнения дал ему старый дневник с его впечатлениями двадцатисемилетней давности об участниках рождественских праздников, включая и Фримена. Теперь перед ним был пожилой человек с редкими седыми прядями, прилегающими к лысой голове; карие глаза, бывшие когда-то прекрасными, прекрасными и оставались, но окружены они были, словно драгоценные камни в музее, пожухлыми складками плоти; хрупкие плечи ссутулились, вся фигура несколько погрузнела, жесты замедлились — и смотреть на это было почти больно.
Эллери самому себе задал невеселый вопрос: как он выглядит в глазах Фримена?
— Нет, Дэн, на сей раз мы не будем говорить о нашей взаимной заинтересованности в бестселлерах, — сказал Эллери с улыбкой. — Во-первых, потому что новая книга идет с большой натугой — будто на карачках ползет по раскаленной пустыне; во-вторых, потому что со мной произошло нечто примечательное. Помпишь, как мы зимой двадцать девятого — тридцатого года встречали Рождество и Новый год в доме Артура Крейга?
Издатель тут же замер, как стоп-кадр в фильме. Затем он возобновил движение и еле слышно сказал: