Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— Ты прав, Эмерсон, — вздохнула я. — Конечно, я сделаю так, как ты говоришь.
Потребовалось несколько часов, чтобы увеличить траншею с целью полностью расчистить найденные камни и тщательно записать их точное местоположение. Мы измеряли и зарисовывали, а солнце палило, и песок забивал рты и ноздри, так что я дорого дала бы за фотокамеру. Я предложила принести её, но Эмерсон наложил вето на идею, объяснив, что проклятое устройство громоздко и ненадёжно, если не находится в руках обученного фотографа, которого у нас не было. И потом, для эффективной работы требуется другое оборудование, которое не
К сожалению, один из мужчин поднял с земли несколько клочков золотой фольги. Я говорю «к сожалению», потому что нет ничего другого, что в большей степени пробуждает кладоискательские инстинкты и, увы, сопутствующее им желание применить насилие для обладания сокровищем, чем золотой металл. Сияющий, как солнце, достаточно мягкий, чтобы подвергаться обработке, не страшащийся ржавчины, с незапамятных времён он вызывал у мужчин жажду, превышавшую любовь к женщинам, не говоря уже о дружбе с ближними своими. Само название «Нубия» происходит от древнеегипетского слова, означавшего «золото». Именно за золотом, прежде чем зашла речь об иных сокровищах, фараоны отправляли торговцев и армии в землю Гуш. Я бы не удивилась, узнав, что Каин совершил первое убийство из-за золота. (Но всё это происходило очень давно, а Священное Писание, хотя, несомненно, и осенено Божественным вдохновением, крайне небрежно относится к деталям. Бог — не историк.)
В своё время в Нубии, несомненно, было много золота, но, как Эмерсон отметил, изучая лежавшие на огромной коричневой ладони жалкие кусочки, вряд ли что-то осталось. Тем не менее, я почувствовала, что на меня возложена задача просеивать почву, удалённую из траншеи. И задача эта оказалась утомительной и захватывающей.
Солнце уже ушло далеко на запад, тени удлинялись, я с нетерпением ожидала щётку для мытья и смену одежды (а также, возможно, небольшой стаканчик виски с содовой), когда один из наших наименее трудолюбивых работников, проводивший больше времени, опираясь на лопату, нежели используя её, вскрикнул от неожиданности.
— Опять порезал ногу лопатой? Опять был небрежен? — спросила я саркастически.
— Нет, Ситт Хаким, нет. Там верблюд, на нём — человек, и верблюд бежит, а мужчина вот-вот свалится с верблюда. Он сидит на верблюде, Ситт Хаким, как не сидит ни один человек, который хочет удержаться…
Но я уже не слушала, потому что видела своими глазами: оценка ситуации была предельно точной. Всадник не столько сидел на верблюде, сколько опасно вихлялся из стороны в сторону. Бросившись навстречу, я решительно крикнула верблюду:
— Адар я-ян, чёрт тебя побери!
Верблюд остановился. Я стукнула его зонтиком, но прежде, чем он встал на колени (если предположить, что намеревался), всадник соскользнул с седла и упал без сознания у моих ног.
Всадником был, конечно, мистер Реджинальд Фортрайт. Как я и предполагала. И читатель, очевидно, тоже.
ИБО ЭТО БЫЛ ЧЕЛОВЕК!
— Всемогущий Боже! — процедил Эмерсон. — Интересно: у него уже стало привычкой представляться подобным образом, или мы ему как-то неудачно действуем на нервы? Пибоди, я категорически
— Не мели чушь, дорогой. — Со странным ощущением deja vu[70] я опустилась на колени рядом с молодым человеком. На этот раз он лежал на спине в достаточно изящной позе; но какое отличие от хорошо одетого и ухоженного юноши, рухнувшего на коврик перед камином несколькими неделями ранее! Костюм был сшит отличным портным, однако измят и грязен. Солнечный жар выжег щёки и заставил слезть кожу с носа. Шляпа (модный, но неуместный твидовый картуз) упала с головы; из-под потемневших от пота завитков на лбу тонкая струйка крови прокладывала себе путь по щеке.
Эмерсон первым оказался на месте происшествия, но за ним последовали и все прочие. Любопытные зрители, окружившие нас, наблюдали, как я вытащила носовой платок из ящичка на поясе и вытерла покрасневшее лицо молодого человека. Ответ последовал немедленно. Как только сознание вернулось, краска смущения обильно покрыла щёки мистера Фортрайта, и он, заикаясь, принялся извиняться.
Эмерсон резко оборвал его.
— Если вы достаточно глупы, чтобы носить шерстяную одежду в подобном климате и устраивать гонки на жарком солнце, то, очевидно, полагаете, что способны преодолеть жару.
— Я потерял сознание не из-за жары! — воскликнул Фортрайт. — Он камнем или чем-то ещё ударил меня по голове. А его сообщник хлестнул моего верблюда, и тот бросился вперёд… Боже милостивый! — Он резко сел, схватившись для поддержки за моё плечо, и ткнул перед собой обвиняющим перстом. — Вот же тот, кто напал на меня — этот человек! — И указал на Кемита.
— Ерунда, — ответил Эмерсон. — Кемит работал вместе со мной весь день. Вы часто страдаете от галлюцинаций, мистер Фортрайт?
— Тогда это был кто-то, очень похожий на него, — упрямо продолжал Фортрайт. — Высокий, смуглый…
— Как и большинство жителей мужского пола в этой местности. — Эмерсон наклонился над ним и с безжалостной резкостью приподнял кудри на лбу. Фортрайт вздрогнул и закусил губу. — Хм, — продолжал Эмерсон. — Отёка нет, лишь небольшой порез на коже. Ни один камень не мог причинить эту травму, мистер Фортрайт; она нанесена предметом с острыми краями, вроде ножа.
— Какая разница, чем, Эмерсон? — прервала я. — На мистера Фортрайта явно напали, хотя и не Кемит, который, как ты говоришь, находился рядом с тобой. Я предлагаю удалиться в тень и чем-нибудь освежиться, а уже потом обсудить создавшееся положение. Мистеру Фортрайту придётся очень постараться, чтобы всё объяснить нам.
— Безусловно, — нахмурился Эмерсон. — Но я не собираюсь из-за него останавливать работу. Займись им, Пибоди, и посмотрим, сумеешь ли ты от него чего-нибудь добиться. — Приказав мужчинам следовать за ним, он ушёл, продолжая оглашать воздух жалобами: — Что, чёрт его побери, делать с ним? Он не сможет самостоятельно вернуться в лагерь, он заблудится, и опять упадёт с проклятого верблюда, и потеряет сознание, и умрёт от удара, или жажды, или и от того, и от другого, и всё это ляжет на мою…
Слова заглохли в непонятном, но всё ещё ясно слышимом ворчании.