Последний выбор
Шрифт:
— Далеко нам тут? — спросил я глойти.
Ответа не получил — девица привалилась к стойке и уснула, как выключенная.
— Ну, Малки, припомню я тебе… — сердито пообещала Ольга.
— Надо вставать на ночь, — сказал я, — фиг мы её растолкаем. Только не на дороге, мало ли что…
Через пару километров на обочине что-то блеснуло в свете фар, и мы съехали к парковке придорожной гостиницы. Она пуста и темна, номера вскрыты и разграблены, видны следы пуль на стенах, но трупы не валяются, а кровати целы. Главное — внутри сухо. Загнал УАЗ за здание, чтобы не видно было с дороги,
Мы с Ольгой ушли в соседний номер и завалились там. В шкафу даже нашлись чистые простыни, так что уснули не сразу.
— Хочешь быть четвёртой женой? — спросил я в шутку, откинувшись на подушки и отдышавшись. — Очень с тобой здорово…
В номере полная темнота, моя рука лежит на её груди, её нога — на моём бедре.
— Даже первой не буду, Тём, — ответила она. — Я испорчена долгой жизнью. Надломлена и зафиксирована на годы и годы. Как неправильно сросшаяся кость. Только ломать заново, но я теперь сама кого хочешь сломаю, вот беда. И тебя сломаю, так что лучше не надо. Не предлагай даже в шутку, вдруг соглашусь?
Мы замолчали, а вскоре и уснули, обнявшись, под шум дождя.
— Эй… Где все… А где я? — утром нас разбудили шаги, стоны и звуки, издаваемые натыкающимся на стены телом. — Уй, что же хреново-то так…
Хлопнула дверь, снаружи послышались бурные излияния желудка на природу. Через пару минут в дверях номера возникло привидение — дикое, но не очень симпатичное. Намокшие волосы свисают сосульками, лицо бледное с прозеленью.
— Там дождь, — сообщила Донка укоризненным тоном. — А вы тут трахались, да? А мне так херово… Чем я так упоролась вчера?
— Всем понемногу, — ответила Ольга.
— А мы где?
— Ты глойти, ты скажи.
— Ничего не помню… Мы же не устраивали групповуху?
— Нет.
— Хорошо. Не люблю трахаться упоротой. То ли было, то ли не было… Переводняк. Поправиться есть чем?
— Пятьдесят грамм, — сказал я строго, — не больше. И большую кружку кофе.
— Сатрапы, — горестно сказала Донка, — изверги. Давайте ваш кофе.
Я притащил из машины походную плитку, котелочек и продукты. На улице день, но почти так же темно — низкие тучи закрыли всё небо, дождь льёт как из ведра. Приготовили походный завтрак, выпили кофе. Донке я, под её горестные вздохи и закатывание покрасневших глаз, накапал в кружку обещанные пятьдесят граммов бренди. Она присосалась к ней с хлюпаньем, сглатывая, как лягушка.
— Зачем мы сюда заехали? — спросила глойти, когда мы, позавтракав, вышли на улицу. — Отвратительное место, ненавижу его…
Мы не стали комментировать тот факт, что это она нас сюда привела. И так всё понятно.
— Поехали, — махнула рукой в сторону трассы.
Дождь льёт и льёт. Приподнятая над местностью насыпь шоссе превратилась в единственное не залитое водой место — поля по сторонам стали озёрами, из которых торчат унылые деревья посадок. Тент УАЗика протекает в десятке мест, под ногами стоит вода, мне на левое колено капает с рамки стекла, лобовик запотевает, дворники не справляются. Да, так себе местечко.
— Тут всегда так? — спросил я, безуспешно протирая стекло рукавом.
— Сколько раз тут ходила —
Донка поёжилась, в сырой одежде ей было холодно. Ольга молча подала ей флисовый плед, и глойти быстро в него укуталась.
— Ручки зябнуть, ножки зябнуть… — намекнула она.
— Потерпишь, — сердито сказала рыжая.
— Злые вы… Тут печка есть в этой керосинке?
— Надо останавливаться, открывать кран под капотом. Не хочу мокнуть. Потерпишь.
Донка надулась, и, отвернувшись, стала рисовать пальцем на запотевшем окне каких-то чертей. Вероятно, изображала наш неприглядный моральный облик. Так и ехали неторопливо, пока шоссе не ушло в поворот, а мы — на Дорогу.
На следующем зигзаге обсохли и согрелись — но на мокрую машину села плотным слоем мелкая рыжая пыль выветренных глинистых обочин, покрыв её удивительными градиентами между кровавым и хаки. Сухой горячий ветер равномерно дул в правый борт, переметая узкую прямую трассу пыльными языками. На обочинах торчали то ли пухлые кусты, то ли худые кактусы, солнце жарило сквозь висящую в воздухе пылевую завесу. Пыль, пыль, пыль. Как бы фильтр воздушный не забило.
Потом был горный серпантин с необычайной красоты пейзажем, открывающимся сверху, а за ним — вполне живой срез с широкой четырёхполосной дорогой, по которой в изобилии ехали разнообразные машины. К легковым были приделаны оглобли с запряжёнными в них крупными лошадьми, а у грузовых сбоку кабин красовались пристроенные печки дровяных газогенераторов. На нас, с нашим честным солярным выхлопом, смотрели мрачно, но никаких враждебных действий не предпринимали.
А на следующем участке, посреди пустующей пригородной трассы, прорезавшей низкоэтажную полуразрушенную субурбию, мы встретили караван. Ржавую до невозможности пятидверную «Ниву» и старый облезлый «зилок». У грузовика вместо кузова установлена большая сваренная из ржавой арматуры клетка, и ещё одна такая же — на влекомом им тракторном прицепе-платформе.
Встречные машины, увидев нас, остановились. Я напрягся, Ольга сзади завозилась, пристраиваясь с винтовкой, но Донка оптимистично заявила: «Не ссыте, я их знаю!».
Мы подъехали и тоже встали.
— Привет, Михалыч! — завопила девица, здороваясь с вылезшим из «Нивы» совершенно колхозного вида мужичком, в стоптанных кирзачах, потасканных брюках и грязном тельнике под многокарманной серой жилеткой из сеточки.
— Привет, Доня, кто это с тобой?
— Клиенты, Малки сосватал. А с тобой?
— А, эти, как их… Зоофилы.
— Звероловы, — мрачно поправил его молодой парень, спустившийся из кабины «ЗИЛка».
— Да мне один хрен, лишь бы за проводку платили.
Мне сначала показалось, что в клетки набиты яркие синтетические игрушки. Знаете, такие, здоровые, с длинным кислотного цвета мехом, которые невесть зачем валяются в витринах игрушечных магазинов, и невозможно представить, чтобы кто-то этот кошмар купил. А тут их попинали ногами в грязи и за каким-то хреном натолкали за решётку. А потом одна из этих игрушек зашевелилась, повернулась и уставилась на меня огромными, с кулак, янтарными глазами.