Последний выбор
Шрифт:
На это невозможно было не купиться, и я купился.
— Простите за возможную неделикатность моей просьбы, — виноватым тоном сказало существо, — но я не могу не попытаться. Не испытываете ли вы, случайно, нужды в домашнем серве? Я чистоплотно и почти бесшумно, занимаю мало места в жилище и потребляю незначительное количество продуктов, а также деликатно к личной жизни хозяев. Могу питаться тем, что вы сочтёте для себя непригодным, поэтому моё содержание необременительно для семейного бюджета. Сервы моей серии предназначены для поддержания чистоты и порядка, но могут исполнять и другие несложные домашние обязанности после дополнительного обучения. Не подвергать значительным силовым воздействиям,
— Шикарно, — рассмеялась Ольга, — бери, Тём. У тебя жёны, дети, большой старый дом. А это лучше, чем робот-пылесос.
— Я лучше, — с надеждой кивнуло лохматое существо.
— Эй, вы что, серьёзно? — удивилась Донка. — Вы хотите тащить это с собой?
— Да, есть такая мысль.
— Спасибо, спасибо, мои новые хозяева! — возбудился лохматый. — Я вам крайне благодарно и постараюсь оправдать ваши ожидания!
— Клянусь задницей Искупителя! — закатила глаза глойти. — Вы рехнулись!
— Ой, прости, — спохватилась она, — насчёт задницы Искупителя. Я не имела в виду никого конкретного. Это просто выражение!
— Я понял. И я всё-таки рискну. Уж больно хорошо он машину моет.
— Держите его от меня подальше. У меня аллергия на шерсть!
— Я гипоаллергенное, — обиженно сказало существо, — меня можно давать детям для игры.
— Мне плевать, — надувшаяся Донка полезла на переднее сиденье, — поехали отсюда.
И мы поехали.
Глава 6. Зелёный. «Любовь и бипланы»
— Всё-таки безымянный корабль — это безобразие, — ворчит Иван. — Даже самое мелкое каботажное корыто имеет имя, а наш уникальный воздушный лайнер — нет.
— На то он и уникальный, — сказал я, — ни с чем не спутаешь.
— Пап, как это безымянный? — прискакала из моторной гондолы Василиса. — Его же монах в Чёрном городе называл. И этот, инквизитор вчерашний…
— В смысле? — заинтересовался наш капитан.
— Ну, «Волонтёром». Это же значит «Доброволец», да?
— Он говорил «волантер». Мне кажется, это от латинского volant, летать. Как воланчик в бадминтоне, — сказал я.
— А всё равно, — упрямо наклонила лобастую голову Василиса, — мне нравится «Доброволец». И звучит хорошо, и по смыслу подходит. Мы же добровольно спасаем Мультиверсум!
— Что-то в этом есть, — согласился Иван. — Сергей, ты не против?
— Да мне как-то… — глянул на девочку, сдержался. — Пусть будет. Если вы не погоните меня писать это на корпусе. У меня почерк плохой.
— Я сама напишу! — вскинулась Василиса. — Ура! Мы экипаж «Добровольца»! Цыганка Вася, механик с «Добровольца». Звучит! Ой, простите, Дядьзелёный, второй механик, конечно!
— Почему цыганка-то? — удивился я.
— Ой, вы же не знаете — меня дядя Малкицадак в цыганки принял! — она откинула прядь русых волос и показала небольшую золотую серёжку в ухе. — Я им помогла там немного, пока мы из Чёрного города в Центр добирались. У нас столько приключений было! Я расскажу потом…
— Вась, не забалтывай мне механика, ты у нас ещё статус юнги не отработала. Палуба второй день не драена!
— Есть, па… Тащкапитан! — она весело отдала честь, прикрыв макушку вместо головного убора ладошкой левой руки, и убежала из рубки в коридор.
Иван с улыбкой смотрел ей вслед. Хорошая у него дочка. Вот подрастёт моя Машка чуть-чуть — тоже буду с собой брать. Если захочет, конечно. Дети не обязаны соответствовать ожиданиям родителей.
Мы уже третьи сутки идём неспешным зигзагом. Первый, самый ближний маяк, оказался недоступен — только мы вышли с Дороги, как взвыл дурниной детектор радиации. Стрелка прибора с отчётливым стуком врезалась в ограничитель шкалы. Мы
Здешний маяк выстоял — крылья «подковы» исчезли, но основная башня с куполом так и торчит. Но толку от этого чуть — высаживаться в эпицентре недавнего взрыва не только самоубийственно, но и незачем — привод-поплавок сорвало. Он валяется измятой вскрытой банкой на дне высохшего залива, из берега которого торчит бессмысленная гнутая штанга силовой фермы. Что бы там ни осталось внутри, оно точно не работает. Возможно, там уцелел кристалл или даже оба, но мы поджаримся раньше, чем откроем дверь. Это если её вообще теперь можно открыть. Пометили точку надписью «вернуться лет через сто с дозиметром» и теперь летим к следующему.
Удивительно быстро самые необычные обстоятельства становятся рутиной. На древнем дирижабле над чужими мирами? Просто смена вахт. Немного завидую Василисе, которая, в силу юного возраста, переполнена впечатлениями так, что первые пару дней спала урывками, прибегала в рубку на каждый зигзаг, жадно смотрела на новый открывшийся срез, ожидая… не знаю чего. В этом возрасте ждут чудес. Но чудес не было, и сон у юного поколения бортмехаников постепенно наладился.
Если постоянно идти на большой высоте средним ходом, то с земли дирижабль кажется смутной бесшумной тенью. Так что если где-то и сохранилась жизнь, то ей до нас дела нет. Так же, как и нам до неё. Иногда мы видим внизу движение днём и огни ночью, но не снижаемся, чтобы проверить, сохранилось ли там ПВО. Мы настолько крупная, медленная и хрупкая мишень, что даже оружие, после долгих дискуссий, решили не устанавливать. В воздушном бою нам ничего не светит. Залог безопасности — высота и тишина, даже если нашей юной (извините за тавтологию) юнге неймётся разглядеть происходящие внизу события. Слишком внимательные наблюдатели рискуют стать участниками.
Так что мы неспешно плывём в небе, мысленно приговаривая: «Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не волантер „Доброволец“, следующий к очередному маяку». На вахте есть время подумать о всяком. Например, о том, как мне жить дальше, когда (и если) всё закончится. Должны ли мы — имея в виду в первую очередь мою семью, — вернуться к так называемой «нормальной жизни»? И какая жизнь для нас теперь «нормальная»? Чем дальше, тем сложнее становится представить нас живущим в квартире, работающими на работе, ходящими в магазины и общающимися с людьми, которые никогда не слышали о Мультиверсуме. Хотя это, конечно, возможно. Человек почти бесконечно адаптабелен. Втянемся постепенно. Другой вопрос — а нужно ли нам это? Насколько вообще ценна эта самая «нормальность»? Вот вам, пожалуйста, «цыганка Вася», дрыхнущая сейчас в своей каюте. Она уже никогда не будет «нормальной» в общепринятом смысле соответствия социальным стереотипам большинства. Не быть ей на пике гауссова распределения нормальности среди подростков. Станет ли она менее счастлива в своей жизни от этого? Понятия не имею. Сомневаюсь, что счастье является функцией от нормальности. Долго лишённая общества сверстников, сейчас она скромно перемигивается с симпатичным синеглазым Корректором из Школы. Томные молодые цыгане на рынке провожают её уважительным свистом и цоканьем языка, что делает её походку необычайно игнорирующей. На месте Ивана я бы уже присматривал ружьё и балкон, с которого он будет караулить свою дочурку…