Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
— Неплохая, — подтвердил он. — И все-таки второй раз слушать не захочется.
— Почему? — искренне удивилась она.
— Скучно. Будешь думать о слепых, монахах, уличных певцах и ни о чем другом, потому что композитор натуралистично подает картинку города, ограничивая фантазию слушателя. А музыка, по-моему, должна не ограничивать, а будоражить фантазию, будить все новые и новые мысли.
— Но ведь Боккерини великий композитор!
— А кем и когда предписано, что мы обязательно должны
— Михаил Петрович! Что я слышу? Вы способны свергать с пьедесталов гениев?
— Да нет, почему же... пусть стоят... для истории. Но слепо следовать по стопам великих — не всегда самый правильный путь. Есть такой пример в нашей медицине. Один знаменитый французский хирург воскликнул: «Сделать операции безболезненными — это мечта, которая не осуществится никогда!» К счастью, нашлись ослушники, не поверили и доказали ему, что обезболивать операции можно и нужно. Вот вам и великий хирург.
— То медицина, а мы говорим о музыке, о вечной гармонии звуков.
— Против гармонии возражать, конечно, трудно. А разве нельзя предположить, что прежде люди по-другому воспринимали музыку, чем теперь? Возможно, наш слуховой орган уже видоизменился, потому что мы ныне живем среди звуков, которых не было раньше...
— Оригинальная теория! Может быть, вы напишете докторскую на эту тему?
— Я — нет, а кто-то напишет.
— И все-таки чья музыка вам по душе — Баха? Чайковского? Брамса? Прокофьева?
— И Кальмана.
— Кальмана? Оперетки? Ну, Михаил Петрович, вы все во мне разрушили, — рассмеялась она. — Представьте: смотришься в воду, видишь отражение деревьев, неба, облаков, себя и вдруг кто-то камнем бух — и все расплылось... Вы и в самом деле любите оперетту?
— Очень люблю. Хорошую, разумеется.
— Вот не подумала бы... Вы мне сразу показались очень-очень серьезным, строгим, даже недоступным... Скажите, а я какой вам показалась? — неожиданно спросила она. — Только правду говорите, я не обижусь...
Михаил Петрович растерялся, не зная, что ответить. Он уже много думал о ней, ему чудилось, что они давным-давно знакомы... А что сказать ей?
— Вы мне сразу показались хорошей, — тихо, почти шепотом ответил он.
Забыв о вине, о сковородке с глазуньей, они сидели за столом и даже не заметили, как стемнело на улице.
И вдруг в окно ударил яркий свет. Михаил Петрович увидел на стене отпечаток черного креста оконной рамы, увитый такими же черными листьями клена, что рос у дома. В следующую минуту кто-то постучал в дверь.
— Приехали за мной... опять, наверное, к больному вызывают, — с сожалением сказала Фиалковская. Она зажгла свет, отворила дверь и отшатнулась. В комнату вошел Коростелев. Увидев Михаила Петровича, он остановился, нерешительно
— Вот... заехал по пути, Лида...
— Зачем?
— Поговорить надо...
— Нам с тобой говорить не о чем! — сердито бросила Фиалковская.
Коростелев криво усмехнулся, тряхнул огненно-рыжей шевелюрой.
— Что, другого нашла для ночных разговоров?
— Это не твоя забота!
Михаилу Петровичу стало не по себе от этой неожиданной встречи. Он видел, как нервно задвигались желваки на лице Коростелева, который, казалось, вот-вот кинется в драку. И хотя Михаил Петрович не сробел бы перед ним, но все-таки драться не хотелось, и он уже начинал поругивать себя за то, что задержался допоздна у Фиалковской. Само собой понятно, что мужу, пусть даже бывшему, не очень-то приятно заставать у жены другого... Быть может, Коростелев ищет примирения, быть может, разошлись они из-за какого-нибудь пустяка, и вот она уличена, потому что теперь все можно приписать ей...
— Уходи, Коростелев! — потребовала Фиалковская.
— Законная жена гонит мужа...
— Я тебе не жена, ты ошибаешься.
— Могу подтвердить документально, — зло косясь на Михаила Петровича, продолжал он. — В паспорте записано — женат, на иждивении жена и дочь...
Фиалковская гневно оборвала его:
— Мы на твоем иждивении не были и никогда не будем!
Коростелев как-то сразу сник, умоляюще сказал:
— Помириться хочу... Зачем нам жить врозь?
— Мириться я с тобой не буду, напрасно надеешься! — решительно заявила она.
— Ну ладно, Лида. Ладно. Ты меня еще вспомнишь, — пригрозил Коростелев. Он грязно выругался и хлопнул дверью.
Фиалковская метнулась к двери и заперла ее на крючок.
— Я боюсь за вас, Лидия Николаевна, — с тревогой сказал Михаил Петрович.
— Напрасно боитесь, я смелая, — храбрилась она. — К тому же, как и всякий хам, Коростелев трус... Да ну его ко всем чертям, не будем говорить о нем!
В дверь опять кто-то постучал. Михаил Петрович и Фиалковская недоуменно переглянулись, как бы спрашивая друг у друга: неужели Коростелев вернулся? Но за дверью послышался голос Риты:
— Лидия Николаевна, идите скорей в больницу!
— Вот теперь действительно вызывают...
— И я с вами, — вызвался Михаил Петрович.
В приемной они увидели Федора Копылова. Согнувшись и скрестив на животе руки, он сидел на кушетке. Его круглое запыленное лицо было искажено болью, лоб усеян капельками пота.
— Что с тобой, Федор? — всполошилась Фиалковская.
Парень промолчал, откинулся спиной к стене, как бы ища более удобное положение, чтобы притушить боль. Врачам с трудом удалось расшевелить его и расспросить, когда и как он заболел.