Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
Днем, как советовал председатель, Федор отложил задачи и во дворе, под навесом, прилег поспать перед ночной сменой. Часа через два он проснулся от резкой боли в животе. Такое с ним однажды зимой уже было. Тогда, ничего не сказав даже матери, Федор полежал на теплой печи, и все прошло. Он думал, что и на этот раз поболит-поболит и перестанет, нужно только полежать, не шевелясь, и не думать о боли.
Перед вечером Иван Петрович увидел в соседском дворе мотоцикл и, решив, что Федор скорей всего разоспался, пошел будить парня.
— Что-то живот болит, дядя Ваня, — пожаловался
— Не вовремя он у тебя заболел, — отмахнулся председатель. — Зимой болеть будем, а сейчас нам запрещено. Садись ко мне в машину, заедем в больницу, возьмем самое крепкое лекарство от живота — все как рукой снимет, и в поле поедем.
Дежурная сестра выдала таблетки. Федор принял их, и пока ехали на полевой стан, ему стало как будто легче, а потом на какое-то время боль совсем утихомирилась. Федор сел на трактор, Романюк на лафетную жатку, и они стали валить пшеницу на дальнем поле.
Успокоенный председатель уехал. Часов около десяти он вернулся, чтобы взглянуть, как работают его герои. Но агрегат стоял.
— В чем дело? — встревожился председатель.
— Да вот захворал мой тракторист, — ответил Романюк.
— Давно стоишь?
— Минут пятнадцать.
— Ах ты едрена-корень... — сердился председатель. — Ну-ка, Федя, как ты? Лекарство еще есть? Принимай и садись на трактор, хоть один круг пройди, пока я привезу тебе подмену. Нельзя дело останавливать, нельзя терять дорогое время.
Федор и сам понимал — время дорого, И он полез в кабину трактора. Когда Иван Петрович привез другого тракториста, с удовлетворением отметил — агрегат Романюка работает! Он остановил трактор, помог Федору выйти из кабины.
— Теперь, Федя, поехали домой.
— В больницу надо, Иван Петрович, — посоветовал Романюк.
— В больницу так в больницу...
«Черт бы побрал Ваню, сколько держал парня», — злился Михаил Петрович, осматривая Федора. Сомнений почти не было: у тракториста острый приступ аппендицита, болезнь знакомая и не такая уж сложная, но сейчас его удивляло тяжелейшее состояние больного.
— Неужели прободение? — с ужасом в глазах спросила Фиалковская.
— Похоже.
— Что же делать? Заводить «москвича»?
Хирург Воронов знал, что делать в таких случаях: на операционный стол — и точка, и чем раньше, тем лучше для больного, потому что каждая минута промедления грозит смертью. Если бы Федора привезли к нему в городскую больницу, он немедленно стал бы мыть руки, зная, что все остальное готово для сложной операции. А что готово здесь, в этом бывшем поповском доме? И вообще имеет ли праве он, отпускник, приехавший к брату в гости, предпринимать что-то? Фиалковская уже готова везти Федора в районную больницу. Форма будет соблюдена полностью, никто даже не подумает упрекнуть его, кандидата наук, в том, что он не попытался что-то сделать в чужой сельской больнице. Он помог врачу поставить диагноз... Никто не упрекнет и врача Фиалковскую — она своевременно эвакуировала больного... Никто никого не будет упрекать даже если хороший парень, будущий видный математик Федор Федорович Копылов погибнет в дороге, не решив тех задач, которые назначены ему судьбой... И только в пустом доме Натальи
— Михаил Петрович, мне кажется, нельзя отправлять Федора в райбольницу, это опасно, — сказала Фиалковская.
Он лучше ее понимал: рискованно везти больного в такую даль.
— Помогите мне, — попросила она. — Я сама буду оперировать.
— Да вы в своем уме! — рассердился Михаил Петрович. — У вас же ничего нет — ни инструментов, ни стерильного материала.
— Есть, все, все есть, — торопливо ответила она.
— Как? Но вы же говорили доктору Светову...
Лидия Николаевна опустила глаза.
— Простите... Мне просто хотелось поиздеваться над ним, и я ему твердила: того нет и не будет, этого нет и не будет... Мне нравится, когда он кипятится, из себя выходит... А на самом деле я уж давно автоклав наладила, и все готово для операции... Вы не сомневайтесь, помогите мне...
— Бить вас некому за такие шутки, — проворчал Михаил Петрович. — Будем оперировать. А где?
— Я уже все обдумала — в перевязочной. Развернем операционный стол, включим большую лампу, — деловито отвечала она.
12
В маленьком кабинетике врача было тихо, тик тихо, что в открытую форточку доносился ранее неразличимый шорох листвы, и слышно было, как в саду выводила свои незамысловатые коленца какая-то пичужка. За стеклами окна проклюнулся погожий летний рассвет. Из-за горизонта выкатилось веселое, словно отдохнувшее за ночь, солнце и пронзило миллионными копьями лучей заросли больничного сада, ворвалось в этот крохотный кабинетик, заставив поблекнуть ярко светившую под потолком электрическую лампочку.
Спиной привалившись к стене, Михаил Петрович сидел на кушетке, чувствуя тяжелую усталость во всем теле. Никогда в жизни еще не было у него такой операции и, наверное, никогда не будет. Инструментов не хватало, их сразу кипятили в стерилизаторе, и ему приходилось брать в руки еще не остывшие зажимы, обжигая пальцы сквозь резину перчаток... Он и сейчас чувствовал ожоги, но парень спасен, и по сравнению с этим боль казалась ему пустячной, не заслуживающей внимания.
Вошла Фиалковская.
— Спит, — шепотом сказала она, как будто боялась разбудить уснувшего Федора. — Спит, — повторила она, точно сообщала о каком-то невиданном чуде. — Пульс девяносто восемь, но температура еще высокая. Будем вводить пенициллин. — Фиалковская протянула Михаилу Петровичу ключ. — Идите ко мне домой и поспите, а я оформлю историю болезни.
Михаил Петрович покорно взял ключ и ушел, рассудив так: на всякий случай он будет рядом с больницей. Мало ли что может случиться.
Фиалковской спать не хотелось. Она была взвинчена, возбуждена, ее сердце окутала никогда прежде не испытываемая радость — в их маленькой больничке, в бывшем поповском доме спасен человек! Да, да, спасен! Если бы она повезла Копылова в районную больницу, он умер бы...