Последний занавес
Шрифт:
— Мне не нравятся, — стремительно заговорил Седрик, — все эти разговоры о сообщничестве. Мне не нравятся эти намеки, и я их отвергаю. Своими фантазиями вы загоняете меня в угол. Полагаю, мне ничего не остается, кроме как признать, что я знал о ее проделках и ее мотивах. Меня это забавляло, это хоть немного рассеивало чудовищную тоску никому не нужных празднеств. Что касается Пэнти, то она всегда вызывала у меня отвращение, и я ни капельки не жалею, что девчонка попала под подозрение и была исключена из завещания. А то уж больно она изнежилась в лучах своей заемной славы. Вот!
—
— Сто процентов.
— И столь же уверенно можете подтвердить, что это не вы подложили книжку в блюдо с сыром?
— Я? — воззрился на него Седрик. — А зачем мне это нужно? Нет, разумеется. Мне вовсе не хочется, чтобы убийцей оказалась Соня. Нет, нет, я тут ни при чем. Я вот о чем думаю… я… мы… ладно, не важно. Одно лишь могу сказать: мне хотелось бы знать.
При взгляде на него Аллейна вдруг посетила некая мысль, настолько невероятная, что ему расхотелось дальше расспрашивать Седрика о его взаимоотношениях с мисс Орринкурт.
Впрочем, появление Полин Кентиш и не позволило ему это сделать.
Полин вошла, всхлипывая, — не то чтобы она рыдала в голос, но всем видом давала понять, что едва сдерживает слезы. Аллейну она показалась копией своей сестры Дездемоны, только постарше и волос побольше. Она начала с благодарностей Аллейну за то, что он является мужем своей жены. «Вроде как друг к нам приехал». Все, что она говорила, звучало как театральный монолог. Речь зашла о Пэнти. Аллейн так добр к ней, ребенок необыкновенно привязался к нему. «И я всегда считала, — Полин пристально посмотрела на него, — что все знают». Начиная с этого момента говорили о проказах девочки. Если нужно, Полин готова была представить сколько угодно твердых доказательств ее неучастия в розыгрышах.
— Это просто невозможно, ведь за девочкой все время наблюдают, глаз не сводят. Доктор Уизерс дал на этот счет совершенно четкие указания.
— Ну и много от них было толку! — перебил ее Седрик. — Ты только посмотри на Пэнти.
— Доктор Уизерс исключительно знающий человек. И не его вина в том, что таблетки Джунипера испортились. Твоему деду лекарства всегда помогали.
— В том числе и крысиный яд?
— Доктор Уизерс его не прописывал, — сказала Полин, до предела понижая тембр голоса.
Седрик только усмехнулся.
Не обращая на него внимания, Полин с надеждой повернулась к Аллейну.
— Что же нам делать, мистер Аллейн? — умоляюще заговорила она. — Ведь все происходящее так ужасно, так трагично. Неопределенность! Бесконечные подозрения! Ощущение, что здесь, в нашем собственном кругу!.. Что делать?
Аллейн начал расспрашивать ее о событиях, последовавших за уходом сэра Генри из театрика в ночь его гибели. Выяснилось, что Полин первой пришла в гостиную, опередив Трой, Пола и Фенеллу. Мисс Орринкурт пробыла там совсем недолго и в оживленной дискуссии по поводу возможного автора изображения летающей коровы не участвовала. К семейному спору с неловкостью прислушивались трое гостей, когда появился Баркер и возвестил, что сэр Генри просит мистера Рэттисбона подняться к нему. Сквайр и пастор
Полин, Миллимент и Дездемона направились в «Бернхардт», комнату, где остановилась Полин, и долго там разговаривали. Затем они разошлись по ванным, в конце коридора, где столкнулись с мистером Рэттисбоном, явно возвращающимся из покоев сэра Генри. Аллейн, знакомый с этим человеком, предположил, что со своей поздневикторианской застенчивостью Рэттисбон поспешно проскользнул мимо трех дам в спальных халатах и проследовал в свое крыло. Дамы проделали вечерний туалет и вернулись в свои рядом расположенные комнаты. Начиная с этого момента повествования лицо Полин приняло мученическое выражение.
— Изначально, — продолжала она, — «Бернхардт» и «Банкрофт» представляли собой одну большую комнату — по-моему, детскую. Стена между ними — простая перегородка. Милли и Десси заняли «Банкрофт». Естественно, я понимала, что нам нужно многое обсудить, и некоторое время принимала участие в общем разговоре. Кровать Милли стояла как раз напротив моей, только по другую сторону перегородки, да и Десси — совсем недалеко. Но день получился длинный, и все были совершенно измучены. А они всё говорили и говорили. Безумно хотелось спать, а как тут заснешь? Глупость какая-то, право.
— Дражайшая тетя Полин, а почему ты не постучала в стену и не прикрикнула на них? — вдруг оживился Седрик.
— Этого мне делать не хотелось, — величественно возразила Полин и тут же добавила, самой себе противореча: — Вообще-то в конце концов я не выдержала, постучала. Спросила, не кажется ли им, что уже довольно поздно. Десси спросила, который час. Милли ответила, что не позже часа. Затеялся настоящий спор, и наконец Десси сказала: «Ну что ж, Полин, если ты так уж уверена, что поздно, посмотри на часы». Что я и сделала, и выяснилось, что уже без пяти три. Тогда они замолчали, и вскоре стал слышен только храп. Твоя мать, Седрик, храпит.
— Весьма сожалею.
— И подумать только: в двух шагах от того места, где сплетничают и храпят Десси и Милли, разыгрывается ужасная трагедия. Подумать, что, если бы я последовала своему внутреннему голосу и пошла к пап а и сказала ему…
— Сказала что, тетя Полин?
Полин медленно покачала головой, заколебалась и выговорила:
— Все было так печально, так страшно. Будто бы видишь, как он движется к своему неизбежному концу.
— А Пол и Пэнти — к своему, это тоже видишь, не так ли? — вставил Седрик. — Между прочим, ты могла бы замолвить за них словечко.
— Я не ожидаю от тебя понимания или объективности.
— Ну, это понятно, — с полной искренностью откликнулся Седрик. — Их просто не существует.
— Тью-ю!
— Что ж, — сказал Седрик, — если мистер Аллейн исчерпал свои захватывающие вопросы, я бы, пожалуй, покинул библиотеку. Атмосфера, которую создают эти молчаливые, никем не читаемые друзья в сафьяновых переплетах, кажется мне исключительно мрачной. Мистер Аллейн?