Последний зов
Шрифт:
– Терентий!.. Миронюк!..
– не своим голосом закричал Новиков.
Ни Миронюк, ни преследователи оклика не услышали. Миронюк бежал в заданном направлении, маскируясь, как мог, между глыб вывороченной земли и слежавшегося песка, не видя врагов, не подозревая опасности.
В считанные минуты Новиков развернул пулемет, длинной очередью ударил по бегущим, вызвав у них замешательство, не дав опомниться, послал следующую, оглядел лежавшее перед ним пространство и рванулся на помощь Миронюку.
К своей радости, легко одолел десяток или сколько-то
"Что же Яша там зевает?" - подумалось вскользь. На большее времени не хватило - установил пулемет и послал долгую веерообразную очередь по тем, что стреляли от куста, и по четверым, залегшим. Пулемет дрожал и дергался в руках, как живой, с холмика осыпался песок, хороня под собою стреляные гильзы.
Ответной стрельбы не последовало. Новиков смахнул пятерней пот с лица, размазав на нем копоть и грязь, приподнял голову, выглянул. И тут по нему опять секанули из двух автоматов - две очереди близко вспороли песок, обдав лицо колкой пылью.
Новиков дернулся в сторону, ткнувшись головой в основание холмика. От сознания близкой опасности ему стеснило дыхание, сильно заколотилось сердце, стало сухо во рту. Обостренным чутьем, всеми клетками напрягшихся мышц ощутил близость немцев, державших его под прицелом, подумалось со страхом: убьют. Пока живой, пока остается хоть маленькая возможность, надо выбираться из мышеловки, покуда она не захлопнулась.
"А ну, тихо!
– сказал он себе.
– Не паникуй. Действуй, Новиков".
Но стоило сделать движение, как по нему снова открыли огонь и пули, зло повизжав, мягко вошли в толщу песчаного холмика, за которым он прятал голову.
С пугающей трезвостью понял, что влип. И Миронюку не поможет. Но все же потянулся к неостывшему пулемету, медленно, неприметно заводя руку к оружию, инстинктивно съежившись в ожидании выстрелов.
"Не паникуй", - снова приказал себе.
Немцы молчали.
Новиков приподнял голову, скосил глаза влево, вправо, определяя направление очередного броска. И вдруг вскочил, в ужасе безрассудно всего себя обнажив перед вражеской цепью - под осыпавшимся песком белело мертвое, без кровинки, лицо Саши Истомина.
То, что он принимал за песчаный холмик, было телом убитого бойца Истомина, лучшего бойца в отделении.
Злые слезы обожгли Новикову глаза. Не помня себя от гнева и боли, пронзившей его, бросился к "дегтярю", забыв об опасности, обеими руками схватился за горячий ствол - будто единственно в пулемете заключалось спасение - и, брошенный на землю мстительной яростью, припал к оружию в нескольких шагах от Истомина. И это его в самом деле спасло; в ту секунду, когда, схватив пулемет, он распластался на земле, рой пуль впился в содрогнувшееся от ударов бездыханное тело погибшего.
–
– кричал, не слыша своего голоса за шитьем пулемета.
Весь окружающий мир для него замкнулся сейчас на убитом товарище и нескольких вражеских солдатах, убивших его.
И когда, не в силах улежать, движимый ненавистью, поднялся и побежал с пулеметом наперевес, на ходу стреляя по сорвавшимся с места солдатам в серо-зеленых мундирах с закатанными до локтей рукавами, он увидел Миронюка, тоже стрелявшего на бегу, - это его нисколько не удивило.
– Бей их, Терентий!
– заорал он.
– Бей гадов!
Слитный - его и Миронюка - крик, как призыв к мщению, разлегся над побережьем, сплелся сухим треском автоматического оружия, и враги, отстреливаясь, повернули обратно, к границе, словно по команде - все трое разом - перепрыгнули через траншею как раз в том месте, где должен был находиться Лабойко.
Сгоряча Новиков не сообразил, что немцев осталось ровно наполовину меньше, чем было до недавней минуты, когда он обнаружил мертвым Сашу Истомина. Он видел трех живых, бил по ним, волнуясь, не попадал, и в нем клокотало возмущение - что ж он там мух ловит, этот Лабойко, черт его побери!
Он едва не задохнулся от возмущения, когда, обогнув раскидистый, в розовом цвету куст шиповника, чуть ли не наткнулся на своего бойца упрятавшись в траншею по грудь, Лабойко преспокойно наблюдал за удиравшими пехотинцами.
– Труса празднуешь!
– закричал Новиков в гневе.
– Бей их, стреляй, Лабойко! Бей, тебе говорят!..
Движимый негодованием, Новиков перепрыгнул через траншею, подбежал к Лабойко, чтобы выдать ему по заслугам, и откачнулся назад, ощутив в груди пустоту и облившись холодным потом: Яков был мертв. Засыпанный по грудь, простоволосый, он неподвижными глазами уставился в задымленную даль за рекой, и ветер трепал ему волосы.
Новиков на мгновение оцепенел. Не хотел верить глазам. Не мог согласиться со смертью бойца. Ведь был, был. Вчера еще тренькал на балалайке, спокойный, улыбчивый. Неужели это было вчера?
Он растерянно огляделся по сторонам и увидел Терентия, вслед за ним перемахнувшего через траншею. Миронюк бежал к развилке троп, преследуя убегающих и стреляя по ним навскидку, как бьют по зверю. Он всегда был метким стрелком, Миронюк, и сейчас еще раз подтвердил это, сделав по бегущему впереди остальных низкорослому солдату единственный выстрел и сбив его с ног.
– Так его!
– заорал Новиков.
– Дай им жизни, Терентий, дай... захлебнулся в крике. И охнул.
На пути Миронюка вспыхнули темные тучки минных разрывов, вздыбилась земля высоченным черным фонтаном и накрыла Терентия.
Влекомый отчаянием, не дожидаясь, пока осядет черное облако и развеется дым, Новиков устремился к гуще опадающей почвы, к развилке троп, где несколькими секундами раньше накрыло Миронюка и где снова рвануло со страшной силой и разбросало осколки, провизжавшие так близко, что зазвенело в ушах.