Последняя акция Лоренца
Шрифт:
С негромким гудением телескопическая мачта медленно поползла вверх. Натянув на руки защитные перчатки, парень в берете довольно долго — минут десять — возился под кронштейном, ремонтируя фонарь, должно быть поврежденный порывом ветра. Закончив работу, он крикнул шоферу: «Опускай!» — и мачта с тем же гудением снова сложилась.
Электрик перепрыгнул через обручи рабочей площадки, снял рукавицы и полез, оттянув край комбинезона, в карман рубашки за сигаретой.
— Разрешите прикурить...
Парень поднял голову: перед ним стоял с сигаретой в руке высокий немолодой мужчина в легком пальто, без шапки.
«Он!» В голове
Анатолий подал коробок со спичками. Мужчина прикурил, вернул коробок, кивнул в знак благодарности и зашагал по проезду вверх, в сторону Пушкинской улицы. Через несколько секунд его фигура уже затерялась в толпе. В ладони Кочергина кроме коробка остался крохотный, сложенный в несколько раз листок бумаги. Записку он прочитал уже в кабине «технички»:
«Жду вашего ответственного представителя сегодня в 8 часов вечера в ресторане на 7 этаже гостиницы «Москва». Вторая кабина слева от входа. Он должен спросить: «Простите, это вы командированный из Курска?» Я отвечу: «Нет. Но это не имеет значения. Если вы не с дамой, можете присаживаться».
В семнадцать ноль-ноль Турищев докладывал Ермолину о первом контакте с Доброжелателем. Решено было, что ввиду особо ответственного характера предстоящего разговора на встречу пойдет сам Ермолин. Никаких сопровождающих — ненужное в данной ситуации внимание к его особе могло бы вызвать у Шарки только отрицательную реакцию.
Без трех минут восемь Ермолин уже поднимался в лифте на седьмой этаж гостиницы «Москва». Владимир Николаевич невольно вспомнил, что в последний раз — подумать только! — он был с женой в этом ресторане осенью сорок пятого года, когда вернулся домой после Победы. Довольно скромный ужин (правда, они заказали немного коньяку и бутылку шампанского) обошелся ему тогда по коммерческим ценам чуть ли не в месячный оклад.
Ресторан был в этот час, конечно, полон. Владимир Николаевич прошелся между столиками, словно выискивая свободное место. Не найдя ничего подходящего, он мимоходом заглянул в одну из отдельных кабинок, вторую от входа. На диванчике сидел одинокий немолодой человек и, должно быть в ожидании кого-то, читал «Вечерку» (этот же номер купил только что в вестибюле и Ермолин). Человек поднял голову и вопросительно посмотрел на Владимира Николаевича сквозь очки в красивой черепаховой оправе. Днем на нем очков не было: значит, немного дальнозорок, а не близорук.
— Простите, — нерешительно, словно стесняясь, спросил Ермолин. — Это вы командированный из Курска?
— Нет, — ответил мужчина, привстав с диванчика, — но это не имеет значения. Если вы не с дамой, можете присаживаться. — И он радушным жестом пригласил Ермолина к столу, на котором уже стояло два прибора и открытая бутылка боржоми.
— Владимир Николаевич, — представился Ермолин. — С кем имею честь? Быть может,
Незнакомец снял очки и улыбнулся.
— Можно и так, — согласился он, не удивившись. — Но вообще-то меня зовут доктор Артур Визен.
Глава 17
В который уже раз читателю придется для наилучшего понимания поступков одного из героев повествования вернуться к событиям многолетней давности.
До революции в России имелась не очень многочисленная, но достаточно заметная и значимая прослойка населения, которую принято было называть петербургскими немцами. Была она весьма неоднородной как по положению, так и по роли, которую играли ее представители в жизни огромной Российской империи. Наиболее привилегированными из царских подданных германского происхождения были остзейские бароны, а также иные титулованные и нетитулованные дворяне, потомки тевтонского, ливонского и прочего рыцарства. При императорском дворе и в гвардии достигали они высоких званий и чинов. Отличала их железная устремленность в карьере, жестокость, тупая преданность монархии и презрение ко всему русскому. Бенкендорфы, Клейнмихели, Врангели, фоки и прочие фоны оставили по себе память самую скверную.
Была и другая категория петербургских немцев — давно обрусевших «карлов иванычей»: врачей, аптекарей, гимназических преподавателей, университетских профессоров. Эти жили обычной жизнью российских интеллигентов. От русских коллег их отличало только пользование в семье немецким языком, повышенная любовь к пиву, иногда — принадлежность к лютеранской церкви.
Была еще более многочисленная группа ремесленников: булочников, сапожников, настройщиков, часовых мастеров, отличавшихся еще большей приверженностью к пенистому напитку из ячменя и необычайной профессиональной добросовестностью...
— Знаете, — воспользовавшись паузой в рассказе собеседника, с улыбкой вставил Ермолин, — еще в начале тридцатых годов ленинградцы постарше вместо «столовая» часто говорили «кухмистерская».
— Да ну? — удивился профессор. — Не знал...
Отдаленные предки Артура Визена принадлежали именно к третьей категории. Но дед сумел получить образование, поступить на государственную службу и добраться на ней до чина надворного советника, который давал права российского дворянства. Сына своего Отто господин подполковник (весьма миролюбивый надворный советник любил, чтобы его титуловали по-военному) определил по окончании гимназии с золотой медалью в недавно учрежденную Петербургскую военно-медицинскую академию.
Отто Визен с детства отличался тягой к естественным наукам и непостижимой легкостью в изучении языков. Кроме родных русского и немецкого, освоенных в гимназии латыни, древнегреческого и французского он самостоятельно изучил из-за любви к операм Верди итальянский, из-за преклонения перед Шекспиром и Блейком — английский. За два лета, проведенных на даче в Териоках, мальчик вполне освоил разговорный финский и отчасти шведский.
Стены военно-медицинской академии отгораживали Отто Визена от бурной жизни тогдашнего студенческого Петербурга, но не могли помешать зародившемуся еще в детстве увлечению литературой. Читал он много и с хорошим выбором. Гоголь, Достоевский, Толстой, позднее Чехов открыли ему ту Россию, которую он, выходец из столичного выслужного дворянства, иным путем узнать бы и не мог.