Последняя черта
Шрифт:
Алиса опустилась рядом, довольно сверкая глазами и улыбаясь пошло, хитро, по-своему. Ноги чуть подрагивали. Ворон мог не беспокоится — Каста выгнулась, потягиваясь и прижалась к нему, потом приподнялась на одном локте.
— Мне этого не хватало, — честно прошептала, немного склоняя голову на бок, — Очень.
Даже не как такого секса по утрам, — не важно, что сейчас уже день, — а такой близости. Личного не-одиночества, его самого, не омрачённого, казалось бы, ничем. Её Ворон — расслабленный, с вечными следами усталости, ровно дышащий и не всегда уместным юмором, за который иногда хотелось прикопать на заднем дворике.
— Ты сегодня
Он проглотил так рвущееся наружу «да», постепенно возвращался из тёмных коридоров подсознания и снова чувствовал её тело, уже не такое призрачное, хотя чёрт его знает? Тихонько гудела задетая струна «от-вет-ств...», пролегая меж двух берегов, и ни от одного не хотелось отплывать.
— Прости, — заранее выговорил Ворон, проглотив и «нет» тоже; от этого слова всё равно не было никакого толка, только душу травить. — Нужно кое-что ещё сделать. Но я вернусь. К тебе.
Алиса расстроено прикрыла веки, роняя голову и тут же вскинулась, печально улыбаясь.
— Хорошо. Куда — расскажешь?
Шуршанием простыни потянулась за трусиками, потом влезла в футболку. Растрёпанная, будто заторможенная и расслабленная. Не стала выпускать волосы наружу, села на кровати, подогнув под себя ноги. Хотела напроситься с ним, но понимала — не возьмёт. Что-то совсем тревожное виделось Касте в чёрных глазах.
— Ты меня, наверное, всё-таки убьёшь, — фыркнул Ворон, мысленно соглашаясь с тем, что пора бы вставать, потому одеваясь тоже. Уселся потом рядом, обнял, как будто всё ещё не надышался — и почему как будто? — Но подстраховаться.
— К кому? — задала последующий логике вопрос Алиса, внутренне напрягаясь.
— Честное слово, не к шлюхам. — Знал, что Алиса волнуется, поэтому добавил мягко, — Не могу сказать, Призрак. Давай не буду тебя впутывать... пока.
Ведь не так пойти всё может в любой момент, и кому потом за это «не так» отвечать? Нет уж, пусть все сомнительные авантюры останутся на его совести.
— Побереги шлюх, — теперь уже фыркнула Алиса, с долей шутки в голосе. — Одной, вон, уже перепало...
Недовольство опять всколыхнулось, но тут же улеглось под влиянием тепла родного тела. Про Катю она почти не вспоминала, так, иногда. И начинала злиться тут же, раздражаясь, казалось бы, на ровном месте.
— Я вряд ли куда-нибудь сегодня свалю, так что буду ждать. Хочу, наконец, нормально объяснится с Ташей. Вчера всё вышло хреново, даже пока вас с Доком не было.
— Точно, — вспомнил тут же нахмурившийся Ворон. — Вчера всё вышло пиздец как хреново. Ты Таше точно пригодишься, — он поцеловал её в шею, словно в благодарность.
Выпустил с трудом, потому что всё ещё не хотел выпускать по-настоящему. Потом привычный ритуал: привести себя в порядок, не заглядываться лишний раз на Алису — чревато — выпить таблетки и урвать короткий поцелуй до того, как выскользнуть бесшумной чёрной тенью за дверь, раствориться в лестничном пролёте. А мерцающий призрак — он проследует за ним куда угодно, всегда оставаясь светлой мыслью в такой удивительно глупой птичьей голове.
— Как ты? — спросила Алиса, опускаясь рядом с подругой. Таша заторможено пожала плечами, не меняя положения головы.
— Сложно объяснить. Привычно.
Алиса вздохнула, улыбнулась одним краешком губ.
— Спрячь
— Ты переживёшь? — тихо проронила Таша. — Останешься?
— Куда я от тебя денусь? — Алиса усмехнулась, забираясь пальцами в пушистые волосы. — Конечно останусь. Всё будет хорошо.
У неё был вечно-спокойный-Ворон, а у Таши — всегда-сильная-Алиса. Которая всегда задвинет её за спину, если вдруг что, нахмурится и пошлёт в грубой форме. Которая упорно старается спрятать от тоски, забрать, заставить забыть о таком чувстве в принципе. С момента знакомства и по сей день Алиса редко давала перед подругой слабину, почти никогда. А сейчас была благодарна Доктору за то, что взял на себя часть ответственности, потому что вряд ли Алиса вывезла бы всю.
— Тебя правда не тронули? — решилась спросить она, внутренне затаив дыхание.
— Правда. Били, конечно, но не трогали.
— А...?
— Хотели. Пришёл какой-то мужик, наорал. Запретил. Я... Алис, я не хочу... Что бы кто-то, кроме него... — Таша запнулась о мысль, сжалась, зажмурилась. — Никогда не хочу.
— Никто и не будет, — Заверила её Алиса. — Не посмеют.
Сердце даже не обливалось кровью, а совершало самоубийство. Одно за другим. Каждое слово выжигалось в памяти, вбивалось раскалёнными гвоздями. Нет, Таша не забыла, не пережила, не отпустила. И вряд ли действительно когда-то сделает это. Ни черта время не лечит, оно лишь создаёт иллюзию и жалит потом в самый не подходящий момент.
Так и сидели, в тишине. Долетали звуки из других комнат — Изабель заливисто хохотала, остальных было еле-еле слышно. Лёха тоже куда-то свалил, Марципан с Меланхолией обосновались на кухне. Алиса гладила Ташку по голове и понимала, что никак не может ей помочь. Совершенно. Никаких слов, никаких жестов, ничем нельзя было принести облегчения. Даже пытаться не смела — просто была рядом, прогоняла страшные картинки, которые воображение рисовало после просмотра того видео. Но лучше всего, пожалуй, понимала именно её боль. У самой кровь в жилах стыла от одной только мысли, что Ворона не будет, хотя он был и никуда деваться не собирался.
Мир слетел с катушек. Люди почувствовали запах свободы, повисший в воздухе, ощутили забытую и забитую государственными сапогами собственную гордость, и теперь пробовали это блюдо — рождение революции — на вкус.
С какой-нибудь лавочки постоянно доносилось приглушённое: «Единое государство — это мы...»; машины сигналили, проезжая мимо злополучного здания суда — того самого, где рассматривали дело Алисы; полицейских встречали настороженными взглядами, женщины на площадках прижимали к себе детей, а взрослые мужчины заступались за пойманных малолетних преступников. Даже бабушки у подъездов — совсем старые, морщинистые, и те говорили: «Наркоманы, преступники... а как же ж ещё им быть? Я бы, и сама украла хлеб, если бы ноги держали...»