Последняя черта
Шрифт:
Катя приблизилась вплотную к железному забору. Смотрела на красную точку у Лёши между глаз и представляла, что их ничего не отделяет, а она снова прижимается к его груди. «Надо было утром перевязать руку,» — подумала она, замечая разболтавшийся бинт. Она бы ещё обязательно сказала: «Ну почему ты ушёл, не подумав о себе?», а он бы, наверное, промолчал, а может, и вовсе поцеловал бы — так хотелось, чтобы он её поцеловал! — и это значило бы: «Потому что у меня есть ты».
Катя прильнула к забору, вцепившись в прутья
«Почему ты меня не целуешь, Лёша? Я тебе противна?»
Закричать бы, да только никто не услышит. Спросить бы помощи, да только никому нет дела. Только омоновцы время от времени хватали кого-то из возмущённых и запихивали в автозак, совершенно игнорируя молча умирающую от боли Катю.
«Почему ты не взял меня с собой? Я даже на это не гожусь?»
Лёша молчал, как будто специально хотел сделать ей хуже. В назидание, в наказание, в укор. Потому что он всегда был сильнее. Когда был.
— Я всё равно приду, слышишь? — прошептала Катя, опустилась на асфальт, но не выпускала пальцами железные прутья, ведь не просто держала их, а обнимала его. — Мне же совсем-совсем некуда идти... И никогда не нужна была такая свобода, слышишь? Никогда...
Эта революция забрала его. Этот народ, желающий свободы, отнял его у Кати, хотя она была готова на любое постоянное насилие в борделе, лишь бы только Лёша жил. Это Алиса и Ворон поставили революцию выше его жизни. И срать они хотели на бабочку, которой больше некуда лететь.
— Девушка, вам плохо?
Голос грубый, страшный. Катя дёрнулась, обернулась, сквозь пелену увидела смутно знакомые черты лица.
— Катерина?
Голос удивлён. Рука смутно знакомого человека потянулась в карман.
«Беги!» — обеспокоенно крикнул Лёша откуда-то издалека, и она сорвалась с места, потому что не могла его не послушать.
— А ну стой, сука!
Катя летела быстро, не чувствуя асфальта под онемевшими от холода ногами. Нырнула в ближайшее такси, еле слышно прошептала:
— Едем, пожалуйста, едем! — и прижалась к окну.
В эту секунду даже слёзы перестали литься, потому что за окном оставался брошенный ею стальной Лёша, привязанный к перекрещенным доскам, возвышающийся над людьми и над остановившимся бугаем. Это точно был кто-то из охранников борделя.
Машина отъехала от площади, и Лёша пропал. Потерявши его навсегда, Катя снова плакала, пока таксист прилично молчал и наворачивал круги по ближайшему району.
— Девушка, вам куда? — потом всё же уточнил он.
«Совсем некуда,» — с ужасом подумала она, снова захлёбываясь истерикой.
Неровным голосом назвала адрес места, переставшего быть домом. Пока ехала, собирала мысли в кучу и печатала текст на расплывающемся перед глазами экране монитора. Держать всё внутри уже не получалось.
«Люди! О, люди!
Где
Люди! О, люди!
Вы воспитали поколение шлюх из детских домов. Поколение наркоманов с улиц. Вы сами загнали других в угол, лишили их свободы, сделали рабами для удовлетворения вашей алчности и думали, что они будут правильно распоряжаться такой жизнью? Такая жизнь им не нужна. Такой жизнью можно пожертвовать ради настоящего, светлого будущего — и вы, я смотрю, с удовольствием принимаете такие жертвы.
Что для вас — человеческая жизнь? Что для вас — гражданское право?
Люди! О, люди!
Кто вы теперь?»
Катя ещё опубликовала весь собранный компромат, которым её обеспечила работа в борделе. Имена, даты, фотографии — голые тоже, свои и чужие — потому что терять было совсем нечего, совсем. Документы, договора, взятки, извращения... Всё, что имелось, всё, что могло возыметь эффект. Перевела таксисту оставшиеся у неё деньги — они точно больше не понадобятся. На негнущихся ногах поднималась по ступенькам, вставляла ключ в замок ледяными пальцами — её крупно трясло, но слёз, страха или боли больше не было.
В квартире всё оказалось перевёрнуто верх дном. Разбита её любимая ваза, тарелки, чашки. Рассыпан чай. Разорвана одежда, смято бельё, сломан стул. Конечно, её искали.
Катя задёрнула большие тяжёлые полуавтоматические шторы, как будто прятала что-то постыдное. Собрала с пола чай, заварила его и запила им противную горечь раскушенной капсулы. Посидела пару минут на кухне, пока живот не взорвался адской болью. Потом добралась до постели, обняла скомканное одеяло, закусила его, чтобы не так громко скулить и представила, что снова лежит на его коленях, а он гладит её по голове.
Глава 29
— Док, мне страшно, — неуверенно произнесла Таша, прикладывая ладонь к горячему лбу Меланхолии. — Почему её так лихорадит?
Доктор отвлёкся от просмотра ленты новостей, нахмурился. Поднявшись с пола, проковылял до дивана и оглядел подругу. Он уже не знал, если честно, что с ней делать. Нормальных антибиотиков в аптеках было не достать, прочих, таких нужных сейчас лекарств — тоже. Был у него один, самый запасной из запасных вариантов, но он тянул до последнего.