Последняя глава

Гамсун Кнут

И какая весна — горная! Она приходит не по заранее обдуманному плану, но как брошенная вперед чудесная, быстрая и безумная идея. Марта стала сбрасывать с себя одежду за одеждой.

Когда фрекен д'Эспар встала с кровати и вышла на воздух, все казалось ей удивительным. Перед нею расстилался вплоть до села далекий мир, совершенно не похожий на прежний; все было зелено и залито горячим, ярким солнечным светом; вокруг пастбища лес, одетый в молодую листву; на полях зеленая трава и сильный запах отделяется от земли. В несколько дней она совершенно поправилась; она стала брать

ребенка с собою, садилась с ним на пороге и кормила его грудью; Даниэль садился около нее.

— Если бы только он не был таким маленьким, — сказала она, подчеркивая это, — только бы нам удалось сохранить ему жизнь! Разве доктор не сказал, что он родился слишком рано?

— Конечно, он сказал это.

— Ну, вот ты слышал. Он родился за несколько недель до срока, ты сам хорошо знаешь, когда мы сошлись!

Но фрекен должна была питать к гадюке большую благодарность, потому что сама она не выдумала бы лучшего предлога тому, что роды были преждевременны.

— Он вовсе не маленький, — настаивал Даниэль, гордившийся ребенком. — Ты только вбила себе это в голову.

Все было в порядке, в маленькой семье не было ни малейшей дисгармонии. Разве мальчуган не процветал? Разве вокруг него с утра до вечера были свары? Никогда. Когда Даниэль побывал в следующий раз в селе, он купил для малютки платок, на котором были изображены разные животные, и от всего сердца подарил его ему. Чего, значит, не хватало? Ничего. Благодетельная слепота снизошла на Даниэля, он смотрел на себя и на своих незрячим оком: требования у него были маленькие, семейная жизнь построена на обмане, но удовлетворение было великое и полное.

Фрекен д'Эспар тоже ценила его, ни в каком случае не заслуживал он презрения; если бы только все продолжало идти, как сейчас, то было бы хорошо. У нее был ребенок, и она совсем выздоровела, Даниэль не слышал от нее дурного слова:

— Даниэль, как ты думаешь, он не умрет? Мы, конечно, не заслужили этого, но все-таки… — она чувствовала себя бодрой и вернувшейся вновь к жизни и сказала: — Если бы теперь они прислали за мною из санатории, я взяла бы ребенка на руки и пошла бы.

Построенная на обмане семейная жизнь! Ну, конечно… и во лжи могут заключаться прекрасные истины. Если бы сама жизнь не требовала существования лжи, ее не было бы.

Венчание все откладывалось и откладывалось; не из нежелания с чьей-нибудь стороны, виноваты были обстоятельства, а не фрекен. Разве она могла пойти венчаться с ребенком на руках. И разговора не было о том, чтобы подвергнуть его насмешкам' и показать при этом случае добрым людям! А разве она могла оставить его дома, такого маленького! Невозможно. Марта ведь не могла накормить его грудью. Что же оставалось делать?

Когда лето подвинулось вперед. Марта взяла ребенка и понесла его крестить, не могла же пока молодая мать и ребенок показаться вместе на глаза всему народу!

ГЛАВА XIV

По-видимому, все могло идти гладко.

Снова наступили каникулы и снова на пути в санаторию виднелись люди в экипажах и пешком; все это тянулось туда, чтобы отдохнуть, поправиться, а полные — надеялись похудеть.

Инспектор и экономка всех встречали; доктор приходил, когда его звали; в этой лечебнице всюду был замечательный порядок, всюду барометры, плакаты и прислуга, и директор, адвокат Руппрехт, тоже был доволен.

Несколько недель работали над проведением электричества; но конечно, как всякая подобная работа, она была приостановлена и затем уже медленно подвигалась вперед; представлялись различные затруднения: то надо было разрушить скалу, что вызвало бы оглушительный взрыв; то нужно было принять во внимание в известные часы покой больных. Но электрическое освещение во всяком случае будет, — сказал адвокат. — И могучий водяной двигатель тоже, — сказал он.

Стали приходить возы с съестными припасами, возы с обстановкой для необставленных еще комнат в доме, возы с материалом для новой стройки, которая должна была вдвое увеличить помещение, возы с железом и цементом, досками, матрацами, большими зеркалами, печами, обоями.

И вот в один прекрасный день приехал со станции господин; да, он приехал…

Он приехал, но багаж его был невелик, только изящный ручной чемодан; одет он был тоже в изящное, хотя не совсем уже новое, платье. На пальце у него было бриллиантовое кольцо и маленький бриллиант в булавке в галстуке. Привез его Гельмер.

Господин вышел из повозки у большой веранды, прошел мимо многих гостей, приветливо поклонился экономке и сказал:

— Если возможно, я желал бы поселиться опять в своей старой комнате, в которой я прежде жил. Я — Флеминг.

— Экономка немного смущенная:

— Не знаю… вы — господин Флеминг? Мужчина улыбнулся и кивнул головою.

— Да, ваша комната… я справлюсь…

Тут подошел инспектор, поклонился и взял у господина сак. Они прошли в курительную, и экономка по пути сказала:

— Это господин Флеминг!

Подошел адвокат Руппрехт и моментально узнал приезжего:

— Вот так сюрприз! — вскричал он. — Как поживаете, граф? Разве вы не узнали графа? — спросил он экономку.

Господин Флеминг ответил:

— Ничего в этом нет удивительного, — я отпустил бороду с тех пор, как был здесь.

— Я бы узнал вас среди тысяч! В какую же комнату поместим мы графа Флеминга?

Выяснилось, что прежняя его комната была занята, но это можно будет уладить, адвокат все уладит. Он сиял, как хозяин, позвонил девушке, приказал принести портвейну и предложил стакан гостю, все время величая его графом так, чтобы гости это слышали. Впечатление было сильное.

И все было улажено; господин Флеминг получил свою прежнюю комнату, и инспектор принес туда его сундуки с чердака. Ключи висели тут же в запечатанном конверте; господин Флеминг так равнодушно сломал печать, словно то была его, а не ленсмана печать; вероятно, опасно было ломать печать полиции, но нет, ничего.

Инспектор, желая подольститься, сказал:

— Тут был только писарь ленсмана и это он наложил печать.

Господин Флеминг ответил:

— В этом не было никакой надобности; здесь в санатории наверно никто не полез бы в мои сундуки в мое отсутствие.