Последняя граната
Шрифт:
К нему-то и подался Ахмад и, надо сказать, не ошибся. Вскоре сделал карьеру — из «рядовых» муджахиддинов стал приближенным Гульбеддина.
Но видел мулла и другое: нет единства в Пешаваре. Сплошные свары. Дешевые склоки не прекратились и с созданием так называемого «Национального фронта освобождения Афганистана». Между главарями банд и «исламских комитетов», действующих в самом Афганистане, тоже разногласия и вражда. Буквально на днях до Ахмада дошли сведения, что неподалеку от Файзабада банда Вадуда из Дарай-Кази пошла в атаку на банду Сайда Мухитдина из Курисанга. Первая принадлежала к «Исламской партии Афганистана», а вторая к «Исламскому обществу Афганистана». Многочасовой
Ахмад считал свой выбор удачным. Не то что бывший землевладелец Сайд из кишлака С., до революции — богач на всю округу, который пошел в услужение к Мухаммеду Наби и получает от него жалкие подачки. Теперь и на него, Ахмада, заискивающе смотрит. Раньше-то нос воротил. Знает или, во всяком случае, догадывается, что на счету у муллы в банке есть по крайней мере сто тысяч долларов. Только от последней партии золота, лазурита и драгоценных камней, награбленных Ахмадом в Афганистане и проданных через магазины Хекматиара в Пешаваре, на улице Масджид Роуд, мулле перепало свыше пятнадцати тысяч долларов. Конечно, львиная доля осела у Гельбеддина... На то он и шеф. Спасибо ему, что своих людей в беде не оставляет. Недавно Мухаммед Миран (Ахмад долго удивлялся, как этот профессиональный вор втерся в доверие к шефу) присвоил полученные для банды денежные средства и приобрел на них в Пакистане дом с участком земли. Противники Мирана пронюхали об этом и пришли в ярость: защитники ислама от голода пухнут, а этот наживается. Хотели взять виллу приступом. Да не тут-то было. Лично Гульбеддин распорядился встретить их пулеметным огнем. Никто пикнуть не посмел.
Семья муллы, живущая в Пешаваре, ни в чем не нуждалась. Как, впрочем, и семьи двух его братьев. Потому Ахмад и служил Гульбеддину верой и правдой. Надеялся и на этот раз, что аллах ниспошлет удачу. Шеф лично провожал его до самой границы.
— Нам нужны крупные акции, — чеканил он фразы. — Пора от обычных убийств переходить к настоящей войне, чтобы полыхала огнем вся страна. Пусть испепелятся «неверные» и тогда мы поднимем наше знамя. Нужно не пугать врага мелкими укусами, а бить, бить. Вешайте, уничтожайте, держите в страхе... Мы поведем «священную» войну с кяфирами, — голос Хекматиара Гульбеддина дрожал на высокой ноте.
«Война всегда священна для тех, кому приходится ее вести, — думал Ахмад. — Если бы те, кто разжигает войны, не объявляли их священными, какой дурак пошел бы воевать?» Вслух же о« почтительно поддакивал главному из душманов.
— Было бы неплохо утереть нос нашим недругам известием, скажем, о нападении на аэродром или уничтожении крупной колонны, — продолжал Гульбеддин. — Да и к нашим друзьям-шефам из ЦРУ тогда можно обращаться уже не с пустыми руками...
Мысль о нападении на аэродром у Ахмада отпала сразу. Еще ни одна банда не смогла даже приблизиться к объекту. Он и сам как-то пытался сделать это, но батальоны охраны встретили его еще на дальних подступах таким мощным огнем, что он едва ноги унес. Поэтому решил сразу: цель — колонна.
Все складывалось удачно. Перешли границу. В пограничных районах акции производить не стали, чтобы незаметно подойти к автодорожной магистрали. Но от нападения на отдельные машины уже в глубине Афганистана не удержались. Ахмад понимал, что малые акции местными властями и хадовцами могут быть отнесены на счет действовавшей здесь небольшой банды бая Сайда. Конечно, было бы здорово, если бы удалось пройти незамеченными. Однако слишком много у него в подчинении воинов ислама, чтобы их не увидел какой-нибудь вероотступник, продавший душу шайтану.
Ахмад сразу наметил место засады — заброшенный кишлак. Еще в прошлом году обратил внимание на то, что удачнее места для засады не найти. Дорога простреливалась прекрасно. Надо только в самом ущелье сделать пробку, подбив две-три передние машины, и спокойно поливать огнем всю колонну. Автомобили из окопов будут похожими на мишени в тире.
Мулла лично распорядился, где создать линию окопов. Она прерывисто тянулась чуть выше кишлака резкими изгибами. Снизу ее не было видно за дувалами, к тому же коричневый грунт сливался с предгорьем. Хорошей маскировкой служили и цветущие гранатовые деревья, убегавшие от домов вниз, к дороге.
Ахмад молил аллаха и всех его пророков, чтобы «неверные» не обнаружили его раньше времени. Для того и выслал двух разведчиков. Именно двух — большее число вызовет подозрение, а один либо продаст, либо соврет. Верить никому нельзя.
Он сидел не в окопе, а за стеной дувала, в котором для него специально оборудовали смотровую щель. Тужурка военного покроя с расстегнутым воротом туго обтягивала его мускулистый торс. Мясистое, грубое, надменное лицо было спокойным. Выпуклые глаза с кровяными прожилками устремлены вдаль. В двух шагах от Ахмада, словно пес с поджатым хвостом, разместился его телохранитель Абдулла, рослый, с бессмысленным взглядом детина.
Из многочисленных стычек с подразделениями афганской армии Ахмад пришел к выводу и твердо уверовал: главное — внезапность. Ошеломить противника, парализовать его волю, а уж потом бить, бить и бить. Конечно, колонна наверняка имеет охранение, и его подручным придется туго под огнем. Однако пусть погибнет половина, даже большая часть правоверных, лишь бы выполнить приказ Гульбеддина. Иншалла! (Если угодно аллаху!). Ведь в случае удачи и ему перепадет куш. В ЦРУ денежки считать умеют, зря платить не станут. Определена твердая такса: за убийство активиста НДПА выдается 10 тысяч афгани. Если же доставить голову этого активиста, цена подскакивает до 50 тысяч афгани. Подбитый танк, бронетранспортер, автомобиль тянули куда больше...
В Пешаваре мулла тоже присмотрел себе дом с участком. Настоящая вилла в три этажа, какая ему и не снилась в Афганистане. Первый этаж можно под магазин пустить, дело свое завести. На убийствах ведь долго не проживешь. С каждым днем все труднее и труднее становится, порой как волка в загоне обкладывают подразделения афганской армии. В первый попавшийся кишлак не сунешься, как раньше. То там, то здесь растут отряды самообороны. Похоже, мусульмане теряют веру, оскверняют ислам дружбой с кяфирами, против которых объявлен джихад, то есть война за веру, предписанную кораном.
Мулла ловил себя на том, что страх начинает томить его душу и заставляет испуганно вскрикивать по ночам. А ведь как крепко спал прежде — безмятежно спал.
В победу окопавшейся в Пакистане контрреволюции Ахмад верил мало. Обладая трезвым умом, он понимал, что с новой властью бороться трудно. Народ за ней пошел. А что у них, пакистанских? Ни одной внятной фразы, как улучшить жизнь народа. Клятвой в беспрекословном повиновении адату и шариату теперь многого не достигнешь. Размышляя над этим, мулла все больше и больше приходил к мысли: надо осесть навсегда в Пакистане. Домой дорога закрыта — слишком много крови на его руках. А пока есть возможность, надо постараться набить карманы звонкой монетой. Только ради этого и стоит рисковать.