Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
Шрифт:
Репертуар оркестра обычно не менялся: не только Ималда, наверно, любой работник ресторана мог предсказать, какая будет следующая мелодия. Что касается первой части программы, — абсолютно точно, так же — и с программой варьете, которая начиналась после паузы. Что–нибудь новое можно было услышать, лишь когда начинались танцы: слегка разомлевшие гости иногда заказывали музыку по выбору своей дамы или в честь юбиляра. За заказ музыкантам платили особо и полученные деньги они собирали, потом сумму делили между собой поровну. Меньше пятерки за заказ не давали, некоторые,
«Сейчас заиграют «Опавшие листья», — подумала Ималда, прислушиваясь к сдержанным аплодисментам танцующих. Посетители еще не совсем освоились, вечер только начинался. Однако прогноз ее не сбылся — раздались не первые аккорды «Опавших листьев», а немного грустная мелодия. Начал кларнет.
— «Сулико», — пояснила Люда, заметив удивление Ималды. — Ты, наверно, эту песню и не знаешь… «Где же ты моя Сулико?..» — дальше слов песни она, видно, не знала и затянула свое «тара–ра–ра…», что напевала на любой мотив.
Следующее музыкальное произведение тоже было не из обычной программы. Солист зажигательно спел популярный когда–то шлягер Леонида Утесова про Одессу, шаланды и район Молдаванки.
Потом опять кларнет — и опять «Сулико».
— Они там что, с ума посходили? — пожала плечами Люда. Потом приставила палец к виску: — Видно, у них того: шарики за ролики…
В тот же момент портьеры слегка раздвинулись и в кухне показалась голова одного из официантов.
— Идите сюда!.. Скорее!.. — махал он посудомойкам рукой. — Цирк да и только!
Люда быстро сняла фартук.
— Стой тут! — приказала она, когда Ималда тоже вышла из–за портьер в зал, где уже стояли официанты, наблюдая за «дуэлью» столиков.
— Бой быков! Пенсионерам и детям дошкольного возраста вход свободный! — нарочито громко прошептал кто–то из официантов.
За одним из столиков сидели пятеро мужчин и одна женщина — судя по одежде, моряки с рыболовного судна. Веселые лица раскраснелись — значит, уже пропустили по две–три рюмочки. Пока звучала песня «Сулико», мужчины кидали на стол по рублю, затем один собрал деньги и держал наготове. Как только оркестр перестал играть, он подошел к тромбонисту, отдал ему деньги и прошептал что–то на ухо.
Из–за кулис выбежал солист, схватил микрофон и запел:
Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Я вам не скажу за всю Одессу:
Вся Одесса очень велика…
Но и Молдаванка и Пересыпь
Обожали Костю–моряка…
В противоположной стороне зала из–за столика вскочил высокий мужчина и повелительным щелчком пальцев подозвал официанта. Слов не было слышно, но судя по жестам, официанту он что–то приказывал; официант сначала пытался уклониться, но все же взял ассигнацию и направился к руководителю оркестра.
Тот тоже отрицательно замотал головой, но ассигнация, видно, гипнотизировала его и, в конце концов, уступил.
Кларнет опять грустно затянул «Сулико», по залу прокатилось хихиканье.
Моряки снова начали сбрасываться.
Хуго
Хуго сам не свой закрыл лицо руками, приговаривая под звуки «Сулико»: «Какое кошмарное время… Не приведи бог…»
То ли испугавшись чего–то, то ли чтобы другие не заметили навернувшихся в его глазах слез, Хуго убежал за портьеры.
Я вам не скажу за всю Одессу:
Вся Одесса очень велика…
Полувоенный френч снова защелкал пальцами, повелевая официанту подойти, но поздно — у входа в зал выросла фигура Леопольда.
Ему, конечно, уже все известно!
Подойдя к оркестру, он что–то сказал руководителю. Тихо–тихо, но так повелительно, что тот чуть не заглотнул мундштук саксофона. Однако песню так сразу не оборвешь, и саксофонист добросовестно продолжал, остальные музыканты смотрели на него с сочувствием.
А Леопольд, могучий и всесильный, зашагал в глубь зала. Легким жестом он остановил направлявшегося к кавказцу официанта и подошел сам.
Музыка заглушала его разговор с кавказцем, однако решительность, с какой Леопольд развернулся и пошел прочь, позволяла сделать вывод, что сказанное им имело характер ультиматума.
Карие глаза полумилитариста под кустистыми бровями выражали желание все в зале уничтожить, испепелить.
— Браво! Бис! — закричали моряки, громко аплодируя оркестру.
Вдруг наступила тишина.
Мужчина в полувоенном френче поднялся из–за стола.
Кожа на его лице от негодования тряслась.
За ним послушно встали его дамы и направились к выходу. Как покорное стадо овечек.
Мужчина одним взмахом руки смел со стола половину посуды. Осколки фарфора и хрусталя впились в нежную мякоть персиков, холодные закуски на ковре перемешались с горячими, с бульканьем пролился коньяк из графина, который хоть и повалился набок, но остался целехонек. Потом, словно передумав, графин завертелся на полу и ударившись о ножку фруктовой вазы, со звоном разбился вдребезги.
Кавказец швырнул на кучу осколков одну за другой две сторублевки, потом, поколебавшись совсем немного, бросил еще одну.
И на глазах у всех, никем не задержанный, покинул зал.
Даже Леопольд не сразу сообразил, как быть. Пожалуй, следовало бы догнать наглеца, но что скажешь такому?
— Собрать немедленно! — крикнул он Вовке так, что тот весь аж съежился.
— А милиция где? — раздался чей–то возмущенный голос за столиком в углу зала. К нему несмело присоединялись другие.