Последняя из дома Романовых
Шрифт:
– Они были адресованы на его имя, и я не имела права их не отослать. Но, с другой стороны, я отослала бумаги с тайной надеждой узнать от графа что-нибудь о своих родителях. – И, усмехнувшись, прибавила: – А также обратить внимание графа на происки, которые ведутся против империи.
– И кто же, по-вашему, вел эти происки? – не унимался Голицын.
– В третий раз отвечаю: не знаю. Хотя, конечно, раздумывала. Подо зрения мои пали и на Версальский кабинет, и на Турецкий диван, и на Россию, конечно. Но главное: эти бумаги привели меня в
– Итак, вы прервались в рассказе на отъезде с Радзивиллом в Венецию и на возвращении в Рагузу.
– В Рагузе было узнано мною о заключении мира России с Турцией, чему я сильно порадовалась. И тогда я стала настойчиво уговаривать князя Радзивилла отказаться от его неосуществимых планов»
– Не надо более о Радзивилле. Для чего вы уехали в Рим?
– Чтобы оттуда вернуться к своему жениху. И также я хотела продолжить попытки занять деньги для моего жениха под поручительство князя Али. Вот тогда в Риме и появился русский лейтенант Христенек с предложением от графа Орлова, что-де зовет он меня в Пизу и хочет познакомиться со мной по получении от меня бумаг. Пиза была по дороге во владения жениха моего. И я согласилась. Но граф Орлов»
– Граф все поведал нам подробно. Так что подробности не излагайте.
– Граф по приезде моем в Пизу, – будто не слыша, продолжала Елизавета, – снял для меня дом. И явился сам, и учтивейшим образом предложил мне свои услуги. Пробыв в Пизе девять дней, я сказала графу, что желала бы ехать в Ливорно. Я сказала это потому, что граф обещал...
– Обстоятельства, почему граф обещал, нам ведомы. Я прошу вас быть краткой, прежде чем мы перейдем к самому важному вопросу.
– В Ливорно, когда мы обедали у английского посланника, – по-прежнему, будто не слыша, продолжала Елизавета, – я попросила графа посмотреть Российский флот, маневры которого при многократной пальбе тогда происходили.
«Странно... Зачем она на себя берет? Это ж Алексей Григорьевич наверняка подманил ее на корабль».
– На корабле граф от меня отлучился, и я услышала вдруг голос офицера, объявившего, что велено ему арестовать меня. Это явилось полной для меня неожиданностью. Тотчас я написала графу письмо, требуя объяснения жестокого и необъяснимого случая. Он ответил мне письмом, которое я вам передаю. – И она положила перед князем письмо.
Голицын, не читая, положил письмо в бумаги, лежащие на столе...
– Из всего сказанного, надеюсь, вы поймете, почему я столь изумлена, здесь очутившись. Ибо никаких злокозненных намерений к императрице не питала. Судите сами: если б питала, разве взошла бы я с такой доверчивостью на российский корабль?
«Ах, вот зачем „сама попросилась на корабль“!
– Я выслушал с терпением вашу историю, сударыня. А сейчас от сказок мы перейдем к делу. Вы должны мне ответить на вопрос, который в своем повествовании многажды старались миновать. По чьему наущению
– Наоборот, князь, в своем рассказе я как раз многократно подчерки вала: я никогда сама не выдавала себя за дочь императрицы Елизаветы Пет ровны. Никогда и ни в одном разговоре я этого не утверждала. Другие – да: князь Али, мой жених, гетман Огинский, князь Радзивилл, французские...
– А вы сами ни разу? – насмешливо прервал Голицын. И добавил с торжеством: – Но в своих показаниях ваши приближенные Доманский и Черномский неоднократно, подчеркиваю, неоднократно уличают вас со всем в обратном. Извольте прочесть, сударыня, их показания.
И он выложил перед ней бумаги. Она тотчас с любопытством пробежала бумаги. И расхохоталась.
– Ну, можно ли всерьез слушать глупца? – вдруг кокетливо и как-то легкомысленно спросила принцесса.
– Но они оба, оба...
– А двух глупцов тем более. Просто эти идиоты не понимают юмора. Да, иногда, шутя, чтоб отделаться от их назойливого любопытства, я говорила: «Да принимайте вы меня за кого угодно! Пусть я буду дочь шаха... султана... русской императрицы... Я ведь сама ничего не знаю о своем происхождении».
– Значит, шутили? – усмехнулся князь.
– Шутила. – И, улыбнувшись, она нежно взглянула на князя
– Наверное, после подобных шуток слухи о вашем происхождении, – заторопился князь, отводя от нее глаза, – распространились в Венеции и в Рагузе?
– Сама дивилась... и сама беспокоилась. И даже просила рагузский сенат принять надлежащие меры против этих вздорных слухов. – Она с от крытой издевкой смотрела на князя. – Я сказала вам все, что знаю, больше мне нечего добавить. В жизни своей мне пришлось много терпеть, но ни-
когда не имела я недостатка в себе духа и недостатка в уповании на Бога. Совесть не упрекает меня ни в чем. Надеюсь на милость государыни, ибо всегда чувствовала влечение к вашей стране... Всегда старалась действовать в ее пользу.
И опять князю померещилась издевка.
– Подпишите показания, сударыня, – устало сказал князь.
Она взяла перо и подписала твердо латинскими буквами: Елизавета.
«Убила... Себя убила!..»
– Сударыня, так нельзя. Одним именем без фамилии подписываются царственные особы. Все прочие подписывают у нас фамилию.
– А что мне делать, коли не знаю я своей фамилии? – язвительно улыбаясь, спросила Елизавета.
– Все, конечно, так... Но, прочтя ваши показания, – князь сделал паузу, – могут подумать, что вы настаиваете на лжи, которая уже привела вас в эти стены и от которой вы отрекаетесь в показаниях своих.
Глаза Елизаветы сверкнули.
– Я привыкла говорить правду: я Елизавета. Более ничего прибавить не имею.
Она закашлялась. И опять вытерла кровь с губ.
31 мая 1775 года в своем дворце князь Голицын писал первое донесение императрице. В этом донесении было все, что хотела прочесть Екатерина.