Последняя камелия
Шрифт:
– Что это у вас? – подозрительно спросила Кэтрин, когда я проскользнула в детскую.
Сколько времени прошло? Я взглянула на настенные часы: четверть одиннадцатого.
– Извините, дети, я опоздала. Сегодня утром я помогала Сэди менять белье.
Джени подбежала ко мне и в нетерпении ухватилась за альбом, словно видела его раньше.
– Это книжка про цветы, – проговорила она, указывая на обложку.
– Где вы нашли мамин альбом? –
Я села на диван, осторожно открыла свою находку и, чтобы не отвечать на вопрос, спросила:
– Хотите посмотреть со мной?
Кэтрин кивнула, мальчики тоже собрались вокруг, а я, скрипнув корешком, начала листать страницу за страницей этого дивного гербария. Под каждым цветком камелии стояла подпись. На странице, озаглавленной Camellia reticulata, с большим, лососевого цвета, цветком, леди Анна написала: «Эдвард привез ее из Китая. Она очень хрупкая. Я отвела ей в саду лучшее тенистое место». На следующей странице, посвященной Camellia sasanqua, было написано: «Рождественский подарок от Эдварда и детей. Она потребует особой любви. Едва пережила поездку из Японии. Всю весну я буду выхаживать ее и верну ей жизнь».
На каждой странице сохранились тщательные пометки, как подкармливать и ухаживать за камелиями, когда они были посажены, как часто нужно их поливать, удобрять и подрезать. В правом углу каждой страницы я заметила необычные ряды цифр.
– Что это значит? – спросила я детей.
Николас пожал плечами.
– Вот эта – мамина любимая, – сказал он, открыв последнюю страницу в альбоме.
Я залюбовалась белыми цветами с розовой каймой, и мое сердце заколотилось чаще. Миддлберийская розовая.
Я склонилась над альбомом, разбирая почерк леди Анны.
– Здесь говорится, что это последний представитель этого сорта в мире. – Я обернулась к Кэтрин. – Это дерево растет в саду вместе с другими?
– Наверное, – ответила она, вставая. – Если мистер Блит его не пересадил. Он всегда все меняет местами. Он и мистер Хэмфри.
– Мистер Хэмфри? – удивилась я.
– Он иногда помогает в саду, – пояснил Эббот, закатывая глаза. – Мама не любила, когда он совал свой нос в сад. Рассказывала, как он однажды напортачил с ее розами.
– Ну, конечно же, он просто хотел помочь, – сказала я и вернулась к альбому.
На последних страницах перед миддлберийской розовой леди Анна разместила статью из старой энциклопедии, подробно описывающей, как эта камелия попала в Новый Свет. Какое-то время я читала, потом обратилась к детям:
– Эти семена привозили на кораблях со всей Азии, и они считались драгоценными. В этой статье написано, что камелии могут жить сотни лет, они хранят невероятное количество тайн.
– Мне кажется, это глупо, – заметила Кэтрин с деланым равнодушием, но я видела, что ее это
– А здесь говорится, что в викторианские годы люди верили, что, если загадать желание под камелией, оно непременно сбудется.
Николас усмехнулся:
– Вроде как бросить шиллинг в фонтан?
– Да, – сказала я. – Наверняка ваша мама была человеком, не похожим на других, раз так любила камелии.
– Тогда почему же эти деревья не уберегли ее? – спросил Николас. – В тот день, когда она умерла?
Эббот протопал к окну. Из всех детей, похоже, он тяжелее всех перенес смерть матери.
Я закрыла альбом, поняв, что воспоминания о ней могут быть слишком тяжелы для малышей.
– Давайте почитаем что-нибудь другое, – предложила я, откладывая альбом в сторону. Посмотрю его потом. Возможно, там можно обнаружить ключ, как найти миддлберийскую розовую.
– Что за запах? – спросил вдруг Эббот, принюхиваясь.
– Не знаю, – ответила я, смутившись.
– Пахнет, как мама, – сказал Николас.
Духи их матери.
Кэтрин раздраженно фыркнула:
– Это не мамины духи, придурок. – Она тоже принюхалась. – Это запах из кухни. У кухарки, наверное, опять подгорело жаркое.
Николас внимательно посмотрел на мамин альбом с камелиями, а потом снова на меня:
– Мисс Льюис, можно задать вам вопрос?
– Конечно.
Он вздохнул.
– Наша последняя няня, мисс Фэйрфилд, когда ее уволили, говорила про маму гадости.
– Боже, милый, что же она могла такое сказать?
Николас сцепил руки.
– Она говорила… говорила… что наша мама не настоящая леди…
Проживи я в поместье десять лет, думаю, я бы все равно не привыкла к трапезам в тягостном присутствии мистера Бердсли. Он подавал блюда, а миссис Диллоуэй ему помогала. Он выкладывал нам на тарелки булочки, будто мы не могли взять их сами. Все это вызывало у меня тоску по дому и тихим, скромным ужинам за кухонным столом над нашей булочной, когда мама, папа и я смеялись и болтали и макали хлеб в мамин картофельный суп. И если мне хотелось еще кусок или, боже упаси, еще масла, мы брали все сами. Нью-Йорк казался мне невероятно далеким, будто он находился в другом мире.
Мистер Бердсли держал супницу и черпаком наливал каждому в тарелку рыбный суп. Проходя мимо меня, он посмотрел, как мне показалось, холодно, но, повторяю, я просто не привыкла к церемонности, царившей в доме.
– Ох! – пожаловался Николас. – Опять эта тушеная рыба!
Я бросила на него предостерегающий взгляд, прежде чем отец отчитал его:
– Николас хотел сказать «Благодарю вас, мистер Бердсли».
Лорд Ливингстон кивнул мне и погрузил ложку в суп, в то время как мистер Бердсли нависал над его спиной.