Последняя кантата
Шрифт:
— Они могли и каждый сам по себе очароваться темой и пожелать разработать ее, — предположил Паскаль.
— Я так не думаю, — отбросила эту мысль Летисия. — Прежде всего потому, что иногда она спрятана в партитуре более пространной, чем у Бетховена, Вагнера и Малера. Затем потому, что хронологическая последовательность отрывков достаточно сжата и как бы свидетельствует о желании композиторов заставить тему жить в каждую эпоху. Возможно, для того, чтобы о ней никогда не забывали.
— А Веберн? — спросил Жиль.
— После Веберна — ничего, — с сожалением сказала Летисия. — Правда, ведь он… был убит выстрелом в спину в одна тысяча
— По-твоему, он не смог передать секрет королевской фуги? — заключая, спросил Паскаль.
— Нет. Или скорее…
Снова повисло молчание. Жиль с живостью вскочил. Моцарт! Наконец-то он нашел истинный мотив. Но Моцарт в отличие от Веберна, который не нашел преемника, смог передать тему Бетховену. Тогда почему его убили, если он передал ее? Может, его убийцы не знали об этом? Или же Моцарт, как и Веберн сто пятьдесят лет спустя, допустил оплошность? Какую?
Летисия смотрела на комиссара, погруженного в раздумье. Она не знала, о чем он думает, но тем не менее дала ответ на вопрос, который занимал его, закончив прерванную фразу:
— …или же Веберн захотел раскрыть секрет, как Пьер и Морис… и его убили.
— Как Моцарта, — не смог удержаться Жиль. — Я уже много месяцев, просто для себя, работаю над историей его убийства.
— Моцарта? Но ведь всем известно, что он умер в своей постели! — воскликнул Паскаль.
— Постой, постой, Паскаль, не тебе мы должны напоминать, что Де Куинси написал по поводу Спинозы: «Я прекрасно знаю о всеобщем мнении, что он умер в своей постели. Возможно, он в ней и умер, но это не исключает того, что его убили…» А в отношении Моцарта всегда были подозрения, что его отравили…
Паскаль не смог скрыть раздражения:
— После научной фантастики — фантастика музыкальная. Ты и правда веришь во все это, дорогая Летисия?
— Не знаю. Точно я знаю лишь то, что двое моих друзей убиты потому, что они слишком приблизились к секрету фуги.
— Мы тоже хорошо продвинулись благодаря вам, Летисия, — сказал Жиль. — Осталось разгадать главное: что и как скрывает эта музыка? Совершенно очевидно одно: надо начинать с Фридриха Второго, но Пьер Фаран не был историком и работал только над музыкальной темой. А вы можете продвинуться в этом плане?
— Послушайте, комиссар, — проворчал Паскаль, — это грозит огромным риском для Летисии. Почему бы вам не привлечь ваших специалистов?
— У нас нет специалистов в этой области.
— Тогда заключите договор с Институтом акустики или с Консерваторией!
— Это очень затянет дело. Но успокойтесь. Летисия постоянно под защитой. К тому же ничто не обязывает ее…
— Я согласна! — прервала его Летисия. И, помолчав, добавила: — Мы уже спорили об этом, но я приняла решение и пойду до конца. Сейчас у меня есть хорошие наметки: необычность темы задумана намеренно, вне всякого сомнения, из соображений, не имеющих отношения к музыке. Я убеждена, что тема «означает» что-то. Я буду работать над этим, и главное…
— Что? — спросил Жиль.
— Главное, я нанесу короткий визит профессору Дюпарку. Прямо сейчас же позвоню ему.
— Я составлю вам компанию, — сказал Жиль.
36. СИМВОЛИЗМ
— Название! — нетерпеливо повторил граф. — Как называется опера?
— Я не знаю, что такое опера, — пробормотала Сильвия.
— Тогда
— Я не знаю ее названия, — ответила Сильвия, вставая.
— Так это же прекрасно! — воскликнул граф…
Париж, наши дни
Вестибюль консерватории бурлил в это утро. Студенты толпились около администратора, одним нужно было получить ключ от зала, другим — зарезервировать аудиторию. Летисия и Жиль сразу направились к кабинету Огюстена Дюпарка, и Летисии пришлось на ходу ответить на поздравления нескольких своих коллег. Когда они вошли в кабинет, ей показалось, будто профессор Дюпарк так и не переставал писать с их последней встречи. Он сидел в той же позе, склонив голову к рукописи, старательно выводя что-то вечным пером. Среди своих книг, погруженный в какой-то свой мир. Как и в первый раз, ей пришлось приложить немало усилий, чтобы он заметил ее присутствие. Наконец он поднял голову:
— А-а, Летисия! Вы записались на прием, я думаю?
— Да, мсье. Позвольте представить вам комиссара Беранже.
— О, я уже встречался с одним из ваших коллег…
— С инспектором Летайи.
— Да, верно. Садитесь, садитесь оба. Итак, Летисия, эта злосчастная фуга все еще занимает вас?
— Все еще, мсье.
— Знаете, часто случается, что тема экзамена захватывает.
— У меня иной случай, профессор. Я просто пытаюсь установить связь между этой фугой и смертью двух моих друзей. Один из них — Пьер Фаран, ваш бывший ученик, а другой — Морис Перрен.
— Да, я встречал мсье Перрена два или три раза. В последний раз у вас. Как это печально… Но, скажу вам прямо, я не испытывал к нему большой симпатии. Он занимался только современной музыкой и не имел своего суждения. Как-то даже он мне расхваливал Кагеля [128] и Лигети. [129] Беспричинная провокация мне наперекор…
— Такая музыка существует. Ее играют. У нее есть свои слушатели.
— Возможно, не знаю. В лучшем случае — сомневаюсь, но раз вы утверждаете, что… Видите ли, все очень просто. Вспомните прелюдию к «Послеполуденному отдыху фавна» Дебюсси. Вступительная тема флейты заканчивается на… на…
128
Кагель, Маурисио (р. 1931) — аргентинский композитор, дирижер, экспериментатор в сфере электронной музыки.
129
Лигети, Дьердь (р. 1923) — венгерский композитор, один из лидеров западноевропейского авангардизма.
— На ля-диезе, мсье.
— Да-да, на ля-диезе. Один из моих англосаксонских коллег, господин Гриффит, датирует начало современной музыки именно этим произведением. Логически рассуждая, Дебюсси не должен был бы написать эту ноту, но, оставив висеть в воздухе неопределенность гармонии и ритма в первых двух тактах, рассмотрев тональность соль мажор в третьем, Дебюсси совсем отказался от него и написал заключительное ля-диез. И с этим его ля-диезом мир закачался. Гриффит не ошибается, но там, где он видит начало, я вижу конец западной музыки. Вот, все очень просто. По крайней мере у меня есть отправная точка для моей «Истории музыки».