Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

Яновская Лидия

Придется признать, что в романе Булгаков описал какой-то другой подъезд, в котором были и пролеты между лестничными маршами, и деревянные диванчики на площадках, и окна, расположенные вровень с полом и выходившие на асфальтированный, освещенный фонарем двор. А может быть, он просто выдумал свой подъезд — по образцу очень многих, похожих и не похожих один на другой московских подъездов его времени…

Жажда увидеть воочию все, описанное Булгаковым, дотронуться, убедиться, что все — «один к одному», кружила головы энтузиастов. Изрисованные лестницы на Большой Садовой уже не удовлетворяли. Начинающие булгаковеды разыскивали «тот самый» дом с подвальчиком, в котором жил мастер и куда приходила Маргарита, и чтобы непременно «маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки», и непременно

«напротив, в четырех шагах, под заборчиком, сирень, липа и клен»… Разыскивали «тот самый» особняк Маргариты… «Ту самую» клинику Стравинского — чтобы непременно у реки, как в романе, и за рекою — бор…

Один из известнейших впоследствии булгаковедов Л. К. Паршин рассказывает драматическую историю о том, как, не достучавшись в некий дом, весьма подозрительно смахивающий на «домик застройщика», залез туда через забор, а в какую-то квартиру, виновную только в том, что у нее был № 47, как у той, в которую в романе ворвался Иван Бездомный, пробивался, пугая жильцов, с милицией, поскольку жильцы отказывались впустить его [399] .

С начала 80-х годов, решительно потеснив других следопытов, на первое место в этих открытиях выходит Б. С. Мягков, представившийся публике как «краевед». Никогда прежде не занимавшийся литературой, первую статью он пишет на пару с опытным журналистом; последующие, быстро набирая уверенность, сочиняет сам. Эти статьи печатаются одна за другой (иногда с разными вариантами повторяя одна другую) в газетах и журналах. В журналах популярных, тонких, скоротечных. И в журналах авторитетных, толстых, таких, как «Дружба народов» или «Нева». Названия статей как правило интригующи: «Где жили Мастер и Маргарита?»… «Адреса „Мастера и Маргариты“»… «По следам героев „Мастера и Маргариты“»… «По следам профессора Воланда»… «Где была клиника профессора Стравинского?»… «Кто вы, профессор Стравинский?»… «По следам булгаковских героев»… и т. д. и т. д…

399

См.: Леонид Паршин Чертовщина в американском посольстве… С. 133–134 и 143–144.

В поисках прототипов и точных («один к одному») адресов Б. С. Мягков не знал соперников.

Прототип профессора Стравинского? Пожалуйста: известнейший психиатр профессор Е. К. Краснушкин! Наш «краевед» приводил очень достойную биографию почтенного профессора. Рассказывал, что Булгаков познакомился с ним «в начале 20-х годов», «в мастерской художника Г. Якулова» (выдумывая что-нибудь об известном человеке, непременно приводите даты и имена — это производит неотразимое впечатление). Что Краснушкин любил принимать у себя художников и артистов, и у него в гостях «конечно, бывал» «близкий к МХАТу» Булгаков, возвращавшийся от «гостеприимного хозяина — Е. К. Краснушкина» троллейбусом № 12 (опять-таки точность неотразима).

По сведениям Б. С. Мягкова, Булгаков, «конечно, читал, а может, и имел подаренный автором экземпляр» книги Краснушкина по судебной психиатрии, в каковой книге имеется глава «Шизофрения», без которой Булгаков никак не написал бы в своем романе известную главу «Шизофрения, как и было сказано»… [400]

Никому не известно, был ли Булгаков знаком с художником Якуловым. Зато очень хорошо известно, что со знаменитым Краснушкиным, увы, знаком не был. В апреле 1986 года я еще раз говорила с Любовью Евгеньевной об этом. «Краснушкин? — сказала она. — Да кто же его не знал? Знаменитый профессор… Знакомы? Нет, знакомы не были. В гости? Да вы что! Как это мы пошли бы в гости к профессору Краснушкину?» В дневниках Е. С. Булгаковой это имя также отсутствует.

400

См.: Б. С. Мягков. Где была клиника профессора Стравинского? — «Дружба народов», 1985, № 11, с. 268–269.

А со специалистом-психиатром по поводу своих героев Булгаков действительно консультировался. Но не с Е. К. Краснушкиным, а с хорошо знакомым ему С. Л. Цейтлиным.

12 ноября 1937 года (Булгаков

вперые работает над полной, еще рукописной редакцией романа) Е. С. записывает: «…пошли к доктору Цейтлину за одной книгой по психиатрии, которую он обещал дать М. А. У них состоялся очень интересный разговор. А когда М. А. вышел из комнаты, доктор мне сказал:

— Я поражаюсь интуиции М. А. Он так изумительно разбирается в психологии больных, как ни один доктор-психиатр не мог бы разобраться.

Вечером М. А. работал над романом о Мастере и Маргарите».

31 марта 1938 года в том же дневике: «Вчера днем М. А. был у Цейтлина… сговаривался о чтении романа. М. А. нравится Цейтлин и как человек, и как блестящий психиатр».

7 апреля: «Сегодня вечером — чтение. М. А. давно обещал Цейтлину и Арендту (Арендт тоже врач. — Л. Я.), что почитает им некоторые главы (относящиеся к Иванушке и его заболеванию). Сегодня придут Цейтлины, Арендты, Леонтьевы и Ермолинские».

8 апреля: «Роман произвел сильное впечатление на всех. Было очень много ценных мыслей высказано Цейтлиным. Он как-то очень понял весь роман по этим главам. Особенно хвалили древние главы, поражались, как М. А. уводит властно в ту эпоху».

Но спорить с Б. С. Мягковым было невозможно. Редакторы стояли за него горой.

Как известно, редакторы вообще чрезвычайно любят дилетантов. Да и как их не любить? Никакой профессионал не может быть так мил, как дилетант. У профессионала-рабочего — руки в рубцах или ожогах. У профессионала-литератора — уставшие глаза, неприятная погруженность в себя. Все-то он знает, на все у него свое мнение. Когда редактор берется за карандаш, чтобы выбросить лишнюю страницу или вписать строку, профессионал бледнеет, как будто ему тут же, прямо в редакторском кабинете и без наркоза, будут отрезать ногу…

А дилетант — румян, энергичен, весел. У него прекрасный рост, ясные глаза и широкая улыбка. Работать с ним — одно удовольствие. Он всегда согласен. Вычеркнуть, вставить, переставить? Ради бога, сколько угодно! Может быть, меньше будет похоже на предыдущую публикацию, и можно будет считать, что это совершенно новая работа.

В споре с дилетантом профессионал проигрывает безнадежно. То у него не пишется, то у него не публикуется. И вообще, не мешайте ему: он выращивает своего гомункула, уверенный, что у него в запасе вечность. Он работает навсегда и не замечает, что жизнь прошла и аплодисментов не будет… А дилетант живет сегодня. Ему неинтересны никому не известные истины, за которыми профессионалу открываются загадочные повороты. Дилетант просто не верит в истину. Он выбирает то, что ему кажется эффектным сейчас. Ему не стыдно придумать документ или сослаться на свидетельства, которых нет. Он не боится, что всё рано или поздно откроется. Когда еще — откроется! А пока — успех, признание, нежные улыбки редакторов…

И Е. К. Краснушкин входит в биографию Михаила Булгакова, может быть, навсегда, как вошел в нее никогда не читанный Булгаковым португальский писатель Эса де Кейрош…

Впрочем, что Стравинский! Б. С. Мягков нашел прототип «кухарки застройщика», той самой, о которой в романе известно только одно: увидев трех черных коней, храпевших и взрывавших фонтанами землю у сарая, она так и села на землю среди рассыпавшейся картошки и пучков луку и не посмела даже перекреститься, поскольку наглец Азазелло крикнул: «Отрежу руку!»

Наш «краевед» рассказывает, что у друзей Михаила Булгакова Топлениновых, живших в Мансуровском переулке, была кухарка. И делает вывод: стало быть, это она и есть!

(Вероятно, у Топлениновых на самом деле была кухарка. Кухарка, она же домработница, была у Булгаковых. У Поповых, друзей Булгакова, тоже. У «застройщика», у которого Булгаковы снимали квартиру, несомненно. Домработница Груня у холостяков Степы и Берлиоза. Домработница Аня у Адама и Дарагана в пьесе «Адам и Ева». Преданная Наташа — у Маргариты Николаевны. Манюшка — у Зойки. Другая Манюшка, которая «готовит котлеты» у Зины в очерке «Москва 20-х годов»… Фигура «прислуги», как бы она ни называлась — домработницей, нянькой, кухаркой — была приметой городской России 20-х и 30-х годов. Быт — без стиральных машин и холодильников, как правило без газовых плит и часто без центрального отопления — был очень сложен, а женский труд — дешев.)