Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
«Я розы люблю…» «Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы…»
Вероятно, это все отзвук роз, обоими любимых, отзвук роз из ее и мастера любви. Они играли в главе о Пилате, они играют в главе 23-й — у Маргариты на ее великом балу…
(В главе 16-й, второй евангельской главе, роз нет, может быть, потому, что здесь нет Пилата; или затем, чтобы не всплывал назойливо символ: после роз мастера они были бы слишком слышны.)
Розы нам не навязывают; они не выпирают, не становятся
А с другой стороны, умеряя напор роз, он воздвигает стену «японских махровых камелий» (с. 679).
Подымаются гости. Но у них роз нет — розы принадлежат Маргарите…
Потом еще возникает «широкая розовая струя» шампанского (с. 687), но, может быть, это совпадение?
Потом последний выход Воланда. Тут роз уже нет. Кстати, замученную приемом гостей Маргариту влекут уже не под розовый, а только под кровавый душ (с. 686). Маргарита возвращается в залы, мелькнут тюльпаны, «с потолков сыпались цветы», но упоминания роз больше нет. Последний отзвук — «широкая розовая струя шампанского» (с.687). И в конце, когда все кончилось:
«…и не стало никаких фонтанов, тюльпанов и камелий». Розы не упомянуты. Розы как-то исчезли сами собой.
Роз больше нет, роз больше не будет; даже на ногах Маргариты Аннушка увидит «какие-то прозрачные, в клочья изодранные туфли». В сердце читателя стукнет: «из лепестков бледной розы…» Но автор розу не назовет. И на столике у верных любовников окажутся ландыши… Вместо роз…
И еще раз — в последний раз — возникнут розы в романе — не знаю, случайно или нет — после бала Маргариты и после вазочки с ландышами — в главе 25-й, «Как прокуратор пытался спасти…»:
«Вместе с водяною пылью и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, листья магнолий, маленькие сучья и песок…» (с. 715).
Более роз в романе, кажется, нет…
Думаю, это очень важно (музыкально, образно), что розы (розы ее любви) сопровождают Маргариту в начале ее страдания (когда надежд все еще больше, чем страданий) и уже не возвращаются к ней после ее страдного приема (теперь ее моют кровью, а не розовым маслом), и роз в этом роскошном зале, полном музыки и цветов, она более не видит.
И последние «сорванные розы», ненавязчиво перемежающиеся листьями магнолий и маленькими сучьями, тоже, вероятно, не случайны и важны…
Фокстрот «Аллилуя» — как знак ада — вывернутая наизнанку молитва. Тут цитата из статьи Смирнова…
–
Роман называется «Мастер и Маргарита», и все мы знаем, что роман — о мастере и Маргарите. Но мастера ведь в нем почти нет. Только в главе 13-й и еще в конце романа.
Но закрыв роман, мы подсознательно чувствуем, что роман — о мастере… И дело не только в том, что он — автор романа о Пилате, который четырьмя главами прошел перед нами.
Тут
Все безусловные реалии жизни мастера, в его собственном исповедальном изложении, только здесь. В первой части о нем нигде ничего больше нет. Во второй части есть — но ведь вторая часть фантастична.
Розы в ней есть. «Я розы люблю» и «любимые обоими розы».
Есть гроза. «Когда шли майские грозы и мимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотню вода, угрожая залить последний приют, влюбленные растапливали печку и пекли в ней картофель… В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти…» (с. 558).
Эти грозы — с такими же подробностями — отразятся в «древних» главах (далее). Реалии из жизни мастера — его вuдение мира, преследующие его мотивы, подробности, музыкальные темы — в образах его романа. И затем гроза — во второй, фантастической части…
И мотив ножа здесь есть. И отраженно, воплощенно — нож, которым убит Иуда. И слабым, быстрым отблеском — на балу сатаны: «…кто-то в черной мантии, которого следующий выбежавший из черной пасти ударил в спину ножом».
Так что глава 13-я — сгусток реалий этого романа. Здесь, в подвальчике, вбирая окружающее, рождался роман мастера. И отсюда — из этих реалий — разворачивалась фантасмагория 2-й части.
Не глава о Пилате бросает свет на 13-ю главу. А из главы 13-й бьют пучки света — в историю Пилата (частично нами уже прочитанную) и в фантастику 2-й части.
И так же, как тема яда, с самой первой, мысленной реплики Пилата струится другой мотив — мелодия розы, розового запаха, розового масла…
Сначала — запах, потом — сами розы…
Во второй части они просто бушуют, начинаясь с засохших лепестков у Маргариты и разворачиваясь на балу у сатаны, где они стоят стенами (?) и где в розовом масле, попеременно с кровью, омывают Маргариту…
И все? Нет, не все. Вспомните, дорогой читатель, где еще вы видите розы в этом романе? Розы Пилата… Розы Маргариты. И… да, в авторской 13-й главе не вымышленные, не фантастические, не символические, а просто розы — розы в рассказе мастера. «Я розы люблю… Появились нами обоими любимые розы…»
Зато во второй части розы появляются сразу, идут густо, но теперь они связаны только с Маргаритой. «…между листками папиросной бумаги лепестки засохшей розы…» (с. 635)
Далее роз нет — у Латунского «вазоны с фикусами». У Воланда в комнате роз нет, они не упоминаются.
Розы, розовое масло, розовый цвет появляются вместе с Маргаритой, сопровождают ее на балу сатаны (со с. 676). Это не лейтмотив. И не символ. Это какой-то отзвук, эхо, отзвучие, зеркала. Дробящееся эхо образа, то разрастающееся, то исчезающее.