Последняя колония
Шрифт:
— Чан, — проговорил Гау, шагнув вслед за вхайдианином.
ОренТхен остановился и поднял массивную лапу, призывая генерала замолчать. Затем он повернулся и протянул обе лапы Гау, который взял их в свои.
— Знаете, я не забыл первого знакомства с вами, — сказал ОренТхен. — Я ведь был при старом АтаФью, когда он получил приглашение на встречу с вами и представителями многих других рас на том распроклятом холодном булыжнике в космосе, который вы так величественно провозгласили нейтральной землей. Я помню, как вы стояли на возвышении и приветствовали прибывающих на всех языках, с какими
Гау рассмеялся.
— А немного позже вы встретились с нами, как и со всеми представителями рас, прибывших на этот планетоид, — продолжал ОренТхен. — И помню, как вы старались доказать нам, что конклав — это такая вещь, что участие в ней принесет нам великое счастье. Вы тогда убедили меня.
— Потому что я не окончательно спятил, — вставил Гау.
— О нет, генерал. Окончательно, — возразил ОренТхен. — Полностью и неизлечимо. Но, несмотря на это, за вами все же была определенная правота. И я хорошо запомнил, как спросил себя: а что, если этот сумасшедший генерал все же сможет это сделать? Я попытался представить себе такое будущее — наш сектор космоса без войн, в мире. И не смог! Словно передо мной стояла белокаменная стена, не позволявшая заглянуть вперед. Причем это было в то время, когда я решил, что буду бороться за конклав. И боролся. Я не мог увидеть того мира, который он принесет с собой. Не мог даже вообразить его себе. Я знал лишь одно — что я этого хочу. И я знал, что если есть шанс его добиться, то использовать его сможет лишь этот безумный генерал. Я верил в это.
ОренТхен выпустил руки генерала.
— Это было так давно…
— Мой старый друг, — сказал Гау.
— Старый друг, — согласился ОренТхен, — И впрямь старый. А теперь я должен идти. Я был рад снова увидеться с вами, Тарсем. Я говорю правду. Вот только предпочел бы выбрать другие обстоятельства.
— Конечно, — кивнул Гау. — Но ведь вхайдианин предполагает, а жизнь располагает. Жизнь полна неожиданностей.
ОренТхен снова повернулся, чтобы уйти.
— Как я смогу узнать, что вы приняли решение? — спросил Гау.
— Вы узнаете, — бросил, не оборачиваясь, ОренТхен.
— И все же как?
— Вы услышите, — сказал ОренТхен и повернул голову к генералу. — По крайней мере, это я могу вам обещать.
С этими словами он направился к своей машине и уехал в сопровождении своего эскорта.
Офицер почтительно приблизился к Гау.
— Скажите, генерал, что он имел в виду, когда сказал, что услышите ответ?
— Они будут петь, — ответил Гау и указал на колонию, все еще залитую лучами прожекторов. — Ритуальное пение — это высшая форма их искусства. Пением они выражают радость, скорбь, в песнях молятся богам. Чан дал мне понять, что, когда его разговор с колонистами закончится, они пропоют мне свой ответ.
— Неужели мы услышим их отсюда? — удивился молодой офицер.
Гау улыбнулся.
— Если бы вы когда-нибудь слышали пение вхайдиан, то не задали бы этот вопрос, лейтенант.
Гау ждал над обрывом всю ночь, прислушиваясь к тишине.
— Что это? — спросил лейтенант.
— Тише! — раздраженно отмахнулся Гау.
Лейтенант отскочил.
— Они запели, — сказал генерал через несколько секунд. — Сейчас они поют приветствие утру.
— И что же это означает? — продолжал допытываться любопытный офицер.
— Это означает, что они приветствуют утро. Это ритуал, лейтенант. С него они начинают каждый день.
Утренняя молитва то звучала громче, то стихала и тянулась, как показалось генералу, немыслимо долго. Но наконец-то подошла к резкому финальному вибрато. Гау, который давно уже в нетерпении вышагивал взад-вперед над обрывом, замер в неподвижности.
Со стороны колонии послышалось иное пение, в ином ритме, постепенно становившееся все громче и громче. Гау несколько долгих минут прислушивался, а потом вдруг шлепнулся на складной стул, как будто его внезапно оставили силы.
Лейтенант мгновенно подскочил к нему, но Гау отмахнулся своим обычным жестом.
— Что они поют теперь, генерал? — поинтересовался лейтенант.
— Свой гимн, — ответил Гау. — Свой государственный гимн.
Он встал.
— Они говорят, что не покинут планету. Они говорят, что предпочитают умереть, оставаясь вхайдианами, нежели жить, подчиняясь конклаву. Все мужчины, женщины и дети этой колонии.
— Они сумасшедшие, — сказал лейтенант.
— Они патриоты, лейтенант, — поправил его Гау, повернувшись и глядя офицеру в лицо. — Они сделали выбор согласно своим убеждениям. Не следует непочтительно относиться к их решению.
— Извините, генерал, — сказал лейтенант. — Я просто не понимаю их выбора.
— А я понимаю. Вот только я надеялся, что он будет другим. Принесите мне коммуникатор.
Лейтенант поспешил прочь, а Гау вновь повернулся к колонии, вслушиваясь в песнь неповиновения.
— Вы всегда были упрямцем, мой старый друг, — вслух сказал Гау.
Вернулся лейтенант с маленьким переговорным устройством. Гау взял его, набрал свой личный код и перешел на связь по общему каналу.
— Говорит генерал Тарсем Гау. Всем кораблям сфокусировать световые излучатели и приготовиться действовать по моей команде.
Свет прожекторов, отчетливо видимый даже в свете восходящего солнца, сразу же исчез — корабельные оружейники занялись перенастройкой своего оружия в боевой режим.
Пение смолкло.
Гау чуть не выронил переговорное устройство и замер, приоткрыв от удивления рот и уставившись на колонию. Потом, шепча что-то про себя, медленно подошел к краю обрыва. Лейтенант стоял навытяжку поблизости и напряженно прислушивался.
Генерал Тарсем Гау молился.
Тишина продолжалась всего несколько секунд. А потом колонисты вновь завели свой гимн.
Генерал Гау стоял на краю обрыва высоко над рекой. Его губы больше не шевелились, глаза были закрыты. Гимн, пение которого продолжалось, как показалось ему, целую вечность, он дослушал до конца.