Последняя королева
Шрифт:
Я преднамеренно бросила ему в лицо эти слова, зная, что иного выбора у меня нет. Мне не давали чистую одежду, не позволяли мыться, не допускали ко мне фрейлин. Ночной горшок в углу был переполнен и вонял, как и несколько ваз. Еда, которую мне просовывали через дверь на подносе, заплесневела. В покоях пахло, как в выгребной яме.
Филипп внимательно оглядел меня, сузив глаза. Я отметила, что он потолстел: наверное, в свободное от Генеральных штатов и шлюх время основательно заправлялся жареным мясом и хорошим вином. Его когда-то слегка выступающий, но симпатичный подбородок теперь
Как он мог когда-то казаться мне желанным?
– Ты беременна? – помедлив, спросил он.
– Такое случается, когда мужчина насилует собственную жену. Будь у меня возможность, я бы своими руками вырвала дитя из утробы!
– Да ты совсем рехнулась, если говоришь такое, – фыркнул он.
Взявшись за подлокотники, я поднялась на ноги. Пол подо мной покачнулся. От долгого сидения у меня закружилась голова, но я все же нашла в себе силы рассмеяться:
– Да, вероятно, я сошла с ума. Только сумасшедшая могла бы тебя полюбить, думая, что в тебе осталось хоть что-то от чести Габсбургов. Только сумасшедшая могла поверить во всю ту ложь, что ты на меня вывалил. Подумать, что ты способен полюбить кого-то, кроме себя самого. – Я улыбнулась, показав зубы. – Но я не настолько сошла с ума, чтобы отказаться от короны. Можешь лгать мне, предавать меня, держать в плену до конца моих дней, но, пока я жива, Кастилия никогда не станет твоей. Ты скорее умрешь, чем сядешь на мой трон.
Несколько мгновений он не двигался с места, а затем неожиданно наклонился, нависнув надо мной:
– Ты понимаешь, что наделала, дура? Ты только что отдала Кастилию своему отцу. – Он поднес к моему лицу мясистый кулак. – Ты напишешь кортесам. Скажешь им, что не намерена лишать меня моих законных прав.
Я встретилась с ним взглядом:
– Вряд ли.
– Эй, посол! – не оборачиваясь, рявкнул он.
Вошел дон Мануэль. Я испепелила его взглядом, превозмогая отвращение. Явно нервничающий секретарь за его спиной поспешно положил на стол пергамент. Взяв за руку, Филипп подвел меня к столу:
– Ты подпишешь письмо, или я отдам Лопеса на растерзание моим псам.
– Не посмеешь, – усмехнулась я, пробегая взглядом по написанным сжатым почерком строчкам.
Вне всякого сомнения, они провозглашали крах всех моих надежд. Меня пронзил внезапный ужас.
– Скажи ей, – велел Филипп дону Мануэлю.
Посол шагнул вперед:
– Ваше высочество, дон Лопес в тюрьме. Он обвиняется в шпионаже и измене. К тому же здоровье его очень плохо после… допроса. Боюсь, если ему не оказать врачебной помощи, он умрет.
Я не обращала на него внимания, не сводя взгляда с Филиппа.
– Что ты с ним сделал?
– Только то, чего заслуживал этот жалкий шпион. Сперва его положили на дыбу и растягивали, пока не треснули кости. Но он оказался чересчур силен. Или упрям? Вас не поймешь. Потом его подвергли воздействию хитроумного орудия под названием «сапог», разработанного, кстати, вашей же святой инквизицией. И оно развязало ему язык.
– Ты… ты его пытал? Но он мой слуга!
– Твои фрейлины будут следующими, – добавил Филипп. – Твои любимые
Я пожалела, что я беременная женщина, а не мужчина, который мог бы проткнуть его мечом. Именно в этот миг я поняла, что он не колеблясь запытает и убьет тысячи женщин, если потребуется. Жажда моей короны, жажда власти затмила в нем все остальные чувства.
Ради удовлетворения собственных амбиций он готов был пойти на все. Сумасшедшей была вовсе не я, а он – обезумевший от власти и чрезмерного самомнения.
Я взглянула на письмо, заставив себя сосредоточиться, и меня словно окатило ледяной водой. Оно было адресовано кортесам. Пропустив обычные приветствия, я добралась до сути, и у меня перехватило дыхание.
Поскольку мне известно, что в Испании говорят, будто я сошла с ума, мне должно быть позволено выступить в свою защиту, хотя меня удивляет, как могли возникнуть столь лживые слухи, ибо те, кто их распространяет, выступают не только против меня, но и против самой испанской короны. Повелеваю известить всех, кто желает мне зла, что ничто, кроме смерти, не заставит меня лишить моего мужа его законного права на власть над Кастилией, которую я вверю ему по прибытии в наше королевство.
Я взглянула на дона Мануэля:
– Полагаю, ваша работа?
– Просто подпиши, – прорычал мой муж. – На вопросы нет времени.
– Действительно. – Наслаждаясь моментом, я отвернулась и направилась к креслу. – Зато у меня, похоже, времени более чем достаточно. Вы послали кортесам письмо, заявив, будто я сошла с ума. Теперь вы хотите, чтобы я заявила обратное. Может, все-таки решите, чего вам хочется? А до тех пор от моего имени правит мой отец, пока я не распоряжусь иначе.
Лицо Филиппа исказилось от ярости. Дон Мануэль махнул рукой:
– Вы совершаете серьезную ошибку, ваше высочество. Ваш отец носил свой титул в Кастилии благодаря вашей матери, которой теперь нет в живых. Соответственно, права на титул он больше не имеет, и даже кортесы не могут пойти наперекор всеобщему мнению. Фернандо Арагонского никогда не любили, и править от вашего имени он не будет.
– Что вам известно о моем отце? – возразила я. – Вы ему и в подметки не годитесь! Он раздавит вас каблуком, словно жалкую жабу, каковой вы и являетесь, а я ему только поаплодирую.
В его выпученных глазах мелькнул страх, тем не менее он заявил:
– Ваше высочество, большинство грандов послали либо письма, либо представителей, дабы принести клятву верности его высочеству. Если вы рассчитываете когда-либо взойти на трон, вам стоило бы подумать, прежде чем отказывать нам в столь простой просьбе.
Я посмотрела ему в глаза, сжав кулаки на коленях. Демагогия – искусство дипломатии. Двое вполне могли играть в эту игру.
– Хорошо. Но у меня тоже есть несколько просьб.