Последняя ночь на Извилистой реке
Шрифт:
— Вначале я покормлю мальчика, — сказал повар. — Дэниел, ты побудешь немного в роли метрдотеля?
— Конечно. Я еще не забыл, как это делается.
Писатель вымыл лицо, руки и надел чистый передник. Когда он вышел в зал, бизнесмены очень удивились: надо же, не азиат и не устрашающего вида.
— А что там было у вас на кухне? — осторожно спросил один из них, явно не желая, чтобы Сяо Ди услышал его вопрос.
— Прямой телерепортаж о конце войны, — ответил Дэнни.
— Но равиоли просто потрясающие, — признался другой бизнесмен. — Передайте повару нашу благодарность.
— Обязательно передам.
Ресторан не пустовал. Пришла компания
Агу оставили на ночь в больнице. Каори (или Сао) отвела Джо домой и уложила спать. Дэнни заехал в больницу за И Ин, и они тоже поехали домой. Повар приедет потом, когда «Мао» закроется.
Японская нянька ушла, повар еще не возвращался. Джо спал на втором этаже, а Дэнни сидел на кухне вместе с И Ин. Как и повар с сыном, китаянка тоже не пила ни спиртного, ни пива. Сейчас она делала себе травяной чай, который якобы помогал при простуде.
— Ну вот, наконец мы одни, — сказала ему И Ин. — Почти одни. Я забыла про свою дурацкую простуду.
Чайник только закипал. И Ин стояла со сложенными на груди руками и внимательно смотрела на Дэнни.
— Что? — спросил он.
— Ты знаешь что, — ответила И Ин.
Дэнни первым опустил глаза.
Пауза была слишком тягостной. Дэнни нашел спасительную тему.
— Все забываю спросить: а как движется дело с документами для твоих родителей и дочки?
И Ин сняла с плиты закипевший чайник. Повернувшись к писателю спиной, она медленно наливала кипяток в высокую фарфоровую чашку. Как и все китайские чашки, эта была с крышкой.
— Я начинаю думать: а стоит ли им сюда приезжать? Но пока мне тяжело отказываться от своего замысла. Я так долго к нему шла.
Уже потом, в Вермонте, Дэнни узнал, что И Ин вернулась в Гонконг, где тоже работала медсестрой. (О дальнейшей судьбе Иокогам Сао и Каори повар с сыном так ничего и не знали.)
В тот вечер (вечер окончания войны) И Ин ушла со своим чаем наверх, оставив Дэнни одного. Искушение включить телевизор было очень велико, но писатель ему не поддался. Вместо этого он вышел на улицу и побрел по тротуару. Время двигалось к одиннадцати. Первые этажи домов были сплошь темными. Светились только вторые и третьи, где жильцы читали в постели или смотрели телевизор. В комнатах вспыхивали характерные экранные отсветы. Почему-то сегодня все они были голубовато-зелеными и голубовато-серыми. Что-то разладилось в системе цветопередачи.
Конец апреля в Айове — время достаточно теплое. Окна многих домов были раскрыты. Звук работающих телевизоров выливался на улицу, но разобрать, какую именно передачу смотрят в том или ином доме, Дэнни не удавалось. Ему казалось, что большинство все-таки смотрят новости. Но кто-то вполне мог предпочесть сентиментальную мелодраму или что-то еще.
Если на небе и светили звезды, Дэнни их не видел. Он жил на Корт-стрит почти три года. Это было вполне безопасное место, если не считать голубого «мустанга», за рулем которого никто никогда не видел водителя. Но близилось время возвращения в Вермонт. «Эта поганая, придурочная страна…» — вспомнились ему слова Кетчума. Похоже, старый сплавщик был слишком сердит или слишком пьян, чтобы закончить
— Прошу тебя, позаботься о моем отце и маленьком сыне, — произнес вслух писатель.
Он не знал, к чему или кому обращается. К беззвездной ночи над Айова-Сити? К какой-нибудь чуткой душе, находящейся поблизости и способной услышать? (И Ин, если не спит, услышала бы.)
Дэнни сошел с тротуара на пустую проезжую часть, словно подзадоривая голубой «мустанг» заметить его.
— Прошу тебя, не причиняй вреда ни моему отцу, ни моему сыну. Если тебе обязательно нужно сделать зло, сделай его мне, — сказал он.
Только кто находился там, под невидимыми небесами, способный защищать или причинять зло?
— Небесная леди! — позвал писатель.
Но Эми не говорила, что бывает ангелом круглосуточно. И потом, он восемь лет ее не видел. Ответа с небес не было.
Глава 11. Мед
«Что у меня с памятью?» — думал повар. Скоро ему исполнится шестьдесят. Его хромота стала заметнее. Тони Эйнджел пытался вспомнить рынки, куда они ездили с Сяо Ди — младшим из братьев Чен. Кам-Куо находился на Мотт-стрит [169] , а Кам-Ман — в Бауэри [170] . Или наоборот? Повар решил, что это не столь уж важно. Главное, он помнит более существенные моменты.
169
Одна из старейших улиц Манхэттена, появившаяся еще в начале XVIII в. Ныне неофициальная «главная улица» Чайнатауна.
170
Бауэри — название улицы и небольшого квартала в южной части Манхэттена.
Он помнил, как прощался с братьями Чен. Как Сяо Ди обнимал его, как Агу шевелил приживленной фалангой указательного пальца и плакал.
— Ше бу де! — кричал Сяо Ди.
(Братья Чен произносили эти слова на шанхайский манер — «Се бу деэ».)
— Ше бу де! — кричал Агу, шевеля своим слегка изуродованным указательным пальцем.
Это выражение Тони Эйнджел услышал гораздо раньше прощания с Айова-Сити и рестораном «Мао». В одну из их шестнадцатичасовых поездок из Южного Манхэттена в Айову (кажется, в это время они ехали по шоссе 80) Сяо Ди разъяснил повару смысл слов «ше бу де». Их произносят, когда человек покидает родину и едет куда-то далеко — в Нью-Йорк, Сан-Франциско или куда-нибудь еще — и, возможно, больше не увидит ни родных, ни друзей детства, ни соседей, с которыми жил на одной улице. Смысл этих слов переводился как «мне невыносимо с тобой расставаться».
— Ты их произносишь, когда не хочешь расставаться с теми, кто у тебя есть, — так говорил ему Сяо Ди.
— Ше бу де, — прошептал повар, стоя на кухне своего любимого «Авеллино».
— Вы о чем, босс? — спросил его помощник Грег.
— Это я с кальмаром разговариваю. Знаешь, Грег, у кальмаров есть одна особенность. Их надо варить либо очень быстро, либо очень долго. А все, что в промежутке, — это вареная резина, но никак не кальмар.
Эти слова молодой повар слышал не впервые и потому лишь хмыкнул в ответ.