Последняя ночь последнего царя
Шрифт:
ЮРОВСКИЙ. Ты сбежал.
МАРАТОВ. Ты первый раз прав. Я предпочел умыть руки. С тех пор я ощущаю себя мертвым и зачем-то живым. Галлюцинации мучают. И я все жду... увидеть ее... чтобы она повторила те прекрасные слова. Но она не приходит... Приходят только они... Старая парочка... И я все мучаюсь — думаю: почему она не приходит? И только ты мне можешь помочь. Я рассказал тебе все... Твоя очередь...
ЮРОВСКИЙ. Я понимаю — ты сумасшедший. И все-таки? Говори яснее. Что ты хочешь услышать?
МАРАТОВ. Я начал понимать
ЮРОВСКИЙ. О какой женщине?
МАРАТОВ. Не лукавь. Ты понимаешь... Именно тогда появилась в Берлине эта... женщина, которая объявила себя...
Молчание.
... Анастасией. И потом я увидел ее лицо на газетных фотографиях... Это было лицо Младшенькой! Абсолютно ее лицо. Только радостная прелесть ушла... Будто мертвое.
ЮРОВСКИЙ. Глупость! Мы всех их убили!
МАРАТОВ. И тогда я разыскал в Коминтерне товарища Надя... Помнишь — венгра, которого я прислал...
ЮРОВСКИЙ. Когда сбежал.
МАРАТОВ. Он сказал, как и ты...
ЮРОВСКИЙ. Мы всех убили.
МАРАТОВ. Да. Но добавил: он не стрелял. Не стрелял он в нее.
ЮРОВСКИЙ. Это ты уговорил его?
МАРАТОВ. Если бы... Нет, я просто сбежал — как ты точно выразился. Он сам не смог — оказалось, трудно стрелять в безоружную маленькую девочку. Он предпочел царя.
ЮРОВСКИЙ. Ее другие убили... Хаос был — и непрерывная стрельба. И всех... Всех — убили!
МАРАТОВ. Но ее лицо не давало покоя. В минуты тоски и ужаса... какая же это тоска и ужас... я думал: а вдруг?
ЮРОВСКИЙ. Всех, всех...
МАРАТОВ. Я знал, что ты составил секретный отчет о расстреле.
Юровский (небрежно). Да, написал Записку в правительство.
МАРАТОВ. Сначала я думал с тобой встретиться. Ты тогда работал в Хранилище ценностей.
Юровский (усмехнулся). Сторожил драгоценности, отнятые у эксплуататоров. Кстати, тогда в двадцатых мы помогали немецким товарищам организовать Революцию в Германии. И я отправил им некоторые ценности... И среди прочего — бриллиантовую брошь... Эту брошь я лично снял с царицы после расстрела... Видать, какая-то была особая... на груди у ней висела. С крестом. И я придумал: передать брошь царицы-немки на организацию немецкой пролетарской Революции.
МАРАТОВ. Да, я был прав, когда не стал с тобой встречаться, но я сумел... достал твою Записку — твой «совершенно секретный отчет».
Юровский усмехнулся.
Меня поразила дата: ты написал эту Записку тотчас после того, как в Берлине появилась она.
ЮРОВСКИЙ. Мне надоело повторять: мы всех убили.
МАРАТОВ. Да, именно. В этом и был смысл твоей Записки: всех убили! Да и как уцелеть: одиннадцать жертв, двенадцать расстрельщиков и узкая комнатушка...
ЮРОВСКИЙ. Никто не мог...
МАРАТОВ. Но... оказалось, не ты один писал. Еще четверо расстрельщиков в подробностях
ЮРОВСКИЙ. Послушай! Что ты хочешь от меня?
МАРАТОВ. Только вспомнить.
ЮРОВСКИЙ. Даже если ты сумасшедший — постарайся понять: она... все они — мертвы, чудес не бывает.
МАРАТОВ. Конечно... Конечно... А я ничего не прошу... Только ответь мне по порядку на вопросы... и все! И все.
ЮРОВСКИЙ. Как ты жалок, бывший товарищ
МАРАТОВ. ...Ну хорошо. Только найди таблетку — мне очень больно!
МАРАТОВ надевает очки, нелепо ползает по полу — находит, отдает ЮРОВСКОМУ. Торопливо наливает воду в стакан. ЮРОВСКИЙ глотает таблетку, жадно пьет.
МАРАТОВ. Итак, по порядку. Я услышал электрические звонки и вышел на улицу. Там стоял приехавший грузовик со включенным мотором. А звонки все звенели... Звонки! Электрические звонки! Я сел в автомобиль и отправился на вокзал. Ты?
ЮРОВСКИЙ. Я пошел будить доктора. Он не спал — писал письмо... Так оно недописанным и осталось.
МАРАТОВ. Пожалуйста, дальше. Юровский (начинает нехотя, но с каждым словом все более воодушевляется. Видно, он рассказывал это много раз, но рассказ и сейчас вдохновляет его). Я сказал Боткину: ночь будет опасная, город обстреливает артиллерия — надо спуститься в подвал... Он пошел их будить. Я по-прежнему не выключал электрические звонки.
МАРАТОВ. Для атмосферы — для ужаса, да? Я и сейчас их слышу — звонки! Звонки!
ЮРОВСКИЙ. Доктор, видимо, легко их поднял. Прошло не более получаса — они появились одетые. Я думаю, радостно одевались: белые освободители совсем рядом. Мы с заместителем моим Никулиным их повели...
МАРАТОВ. В ту комнату.
ЮРОВСКИЙ. В ту комнату. Длинная была процессия: семья, слуги, доктор. Николай нес отпрыска. Помню, оба были в гимнастерках и в военных фуражках. Ты помнишь — комната совершенно пустая была... Только стул мы поставили для царицы — у нее ноги больные. Царица села и для мальчика стул потребовала. Что ж, говорю, принесите — видно, умереть он хочет на стуле... Красивый был мальчик... Остальных я выстроил
МАРАТОВ. Как... выстроил?
ЮРОВСКИЙ (усмехнулся). В ряд. Спокойным голосом говорю: «Пожалуйста, вы станьте сюда, а вы сюда... вот так». Помню, служанка — высокого роста женщина... с ней рядом встала Анастасия. (Усмехнулся.) У служанки была в руках подушка Маленькие подушечки были принесены дочерьми, одну положили на сиденье стула Алексею... другую — на стул самой... Николай сначала встал за сыном, но я перевел его в первый ряд рядом с мальчиком. Потом их подравнял — все так же спокойным голосом.