Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо
Шрифт:
— Я спрашивала, но он отказался себя назвать. Скорее всего он связан с комиссией Этвуда. Вы ведь ищете кого-то, работающего с Этвудом? Наверно, это он.
— Когда его можно увидеть? Он придет к тебе еще?
— Мы условились на завтра, на то же время. Пришли кого-нибудь в «Гавану»… Мигель, скажи мне, что случилось с Октавио?
— А как ты думаешь?
— Вы его убрали.
— Не преувеличивай. Мы его перевели.
— На небо?
— Такие люди на небо не попадают… Завтра в «Гавану» придет Тапурукуара и подождет там твоего янки… Тебе жаль Октавио?
— Очевидно,
— Меня тебе тоже не было бы жалко?
— Очевидно, нашлись бы какие-нибудь основания, Мигель.
— А себя? — спросил майор Паулино.
— Всегда находятся какие-нибудь основания, Мигель.
Я отправился на Авенида Сан-Кристобаль. На третьем этаже дома номер шестнадцать на двери висела визитная карточка Оливейры. Я постучал. Дверь открыла пожилая креолка с аристократическими манерами, вся в черном.
Я сказал, что работаю в аэропорту и хочу повидать Руиса Оливейру. Она пригласила меня в прихожую и захлопнула дверь.
— Сеньора Оливейры нет.
— А когда можно его застать?
— Не могу сказать ничего определенного. Я сама начинаю беспокоиться. Не хватает кое-каких вещей сеньора Оливейры, но сумка, которую он обычно берет с собой в полет, висит на вешалке. И мундир в шкафу.
— Вы полагаете, он уехал?
— Он непременно сказал бы мне, если бы — уехал, обычно он меня предупреждает. Если меня нет дома, он оставляет записку. Я всего лишь хозяйка этой квартиры, после ареста семьи сеньора Оливейры квартиру у него отобрали. Из больницы сеньор Оливейра вернулся прямо ко мне. Я была близкой приятельницей его бедного, несчастного отца. О Хулио я забочусь, как родная мать.
— Кто бы мог мне что-нибудь подсказать?
— Он дружил с малосимпатичным человеком, капитаном де ла Маса. Тот, очевидно, знает больше. Но я не решаюсь позвонить ему.
— Вы чего-нибудь опасаетесь?
— Я всегда остерегаюсь людей типа сеньора де ла Маса. Вы знаете капитана?
— Я слыхал об их общей знакомой, сеньорите Манагуа.
— Ах! — воскликнула она. — Хуана Манагуа! Бедняжка еще лежала в колыбели, когда в 1934 году во время предвыборной кампании был убит ее отец. Вот уж действительно была кампания, — подчеркнула она, — судя по количеству убитых.
— Вы, наверно, не ведете счет годам с момента наступления эры Трухильо?
— Вы тоже не похожи на человека, который пользуется новым календарем. В нашем доме даже имени этого чудовища не упоминают. Пожалуйста, проходите в гостиную…
— Благодарю вас, но мне необходимо где-то отыскать сеньора Оливейру.
— Он понадобился на аэродроме? Странно, что там о нем ничего не знают. Может быть, вы все же…
— Вы знаете адрес сеньориты Манагуа?
— Да, она живет в двух шагах отсюда, в доме с колоннами. Дом построил еще ее отец. Кажется, номер двадцать девять. Если вы что-нибудь узнаете, пожалуйста, известите меня, очень вас прошу. Сеньор Оливейра — человек молодой, он иногда не ночует дома, но вот уже второй день от него нет никаких вестей. Такого еще не случалось.
На
Тяжелую окованную дверь приоткрыла красивая девушка; красота ее была спокойной, но манящей. «Куколка», — подумал я и догадался, что передо мной Хуана Манагуа. Я протиснулся внутрь, почти касаясь ее груди, потому что Хуана даже не пошевелилась — она продолжала стоять так же неподвижно, как и в тот момент, когда я появился в полуоткрытых дверях.
— Кто вы такой?
— Заприте дверь. Я должен с вами поговорить.
— По вопросу о капитане де ла Маса?
— По нескольким вопросам.
— Но я вас не знаю и не могу с вами разговаривать.
— Пожалуй, я гость опасный. Перед вами — член комиссии госдепартамента США, которая занимается выяснением обстоятельств гибели американского гражданина, летчика Джеральда Лестера Мерфи.
— Я читала об этом. Но вы все еще не назвали своего имени.
— Мы можем сесть и спокойно поговорить?
— Я не знаю вашего имени.
— Меня зовут Мартин Гордон, я личный секретарь руководителя этой комиссии, мистера Даниэля Этвуда.
— Пожалуйста, проходите.
Легким и уверенным шагом она направилась в глубь квартиры. Мы вошли в комнату, обставленную в старомексиканском стиле. Манагуа указала мне на тяжелую, богато украшенную резьбой скамью из черного дуба. Сама она села на один из нескольких табуретов того же стиля, окружающих стоящий перед скамьей стол.
В противоположном углу я увидел скульптурное изображение бога дождя Чок Мооль; он полулежал на подставке из темного дерева, прижимая к животу плоский сосуд и обратив лицо в нашу сторону. Справа, тоже в углу и на точно такой же подставке, помещалась ацтекская скульптура бога радости Куауксикальи в виде лежащего ягуара. Слева с деревянной панели свисал портрет Руфино Тамайо. Мне показалось, что я попал в музей.
— Портрет я купила сама, — сказала Манагуа. — Здесь была любимая комната моего отца, он готов был разорить нас, лишь бы приобрести все это. После его смерти, во время нескольких обысков отсюда украли довольно много предметов меньшего размера. Моя мать утверждает, что они представляли гораздо большую ценность, чем те, которые остались… Простите, я так много болтаю… Впрочем, если бы не помощь капитана де ла Маса, мы бы потеряли этот дом.
— Де ла Маса был вашим женихом?
Она кивнула.
— Он часто бывал здесь?.
— Он фактически жил здесь последние два года.
— Вы знаете, что с ним произошло?
— Знаю. Собственно говоря, понятия не имею, что именно, но знаю, что его нет в живых.
— Еще один нескромный вопрос: откуда вы это знаете?
— Мне сказал наш общий знакомый, сеньор Оливейра. Где он теперь? Я не знаю, где теперь сеньор Оливейра. Он боялся, что его постигнет такая же участь… И предпочел исчезнуть.
— Он не сообщил вам, куда едет?
— Обычно все удирают через Гаити или из какого-нибудь доминиканского порта на частных яхтах и рыбацких ботах… Вам не следовало сюда приходить. Вы подвергаете меня опасности.