Последняя песнь Акелы-3
Шрифт:
Окинув одобрительным взглядом Полину фортификацию, Алексей взгромоздился на козлы и, одарив бюргеров нелестными эпитетами, стронул повозку с места. Поля, не зная, что ей делать: радоваться молчаливому одобрению ее военных талантов или возмущаться отсутствием громогласного их восхваления, сунулась к Пелевину за разъяснением причин длительного отсутствия бородатых попутчиков и нарвалась на очередную гневную тираду.
Траппер, не обращая внимания на пунцовеющие уши собеседницы, ярко и смачно сравнил замшелых буров с уральскими староверами. Судя по возмущенному Алешиному бурчанию, в вопросах злоупотребления религией старообрядцы проигрывали бурам по всем статьям, а их «домострой», на фоне жизненного бюргерского уклада, смотрелся весело, задорно и необычайно
Несказанно удивив Полю, Алексей тепло попрощался с Ван Зелькиртами и, со всевозможным почтением оговорившись от предложения вступить вместе с ними в коммандо, вступил в длительную полемику с одноногим начальником охраны, выясняя, где находится искомый адрес и что за человек Матеус Чернов.
Выслушав неторопливую, густо приправленную цитатами из Библии инструкцию, Пелевин, оптимистично рассуждая, что старый бюргер — умный бюргер, смело направил фургон к ведущей к городу аллее. И менее чем через час блужданий по лабиринту пыльных улочек, благодаря (а скорее — вопреки) наставлениям старого бура, остановил повозку возле добротного особняка из желтого кирпича.
— Ну вот и приехали, — буркнул Алексей, с интересом разглядывая полукруглые арки террас. — А во-о-о-н та прохлаждающаяся личность, — траппер ткнул пальцем в человека, стоящего на маленьком балкончике на втором этаже, — наверное, твой Матеус и есть.
— Приехали, — печально согласилась Полина, неловко топчась перед витой оградой особняка. — Прощаться будем?
— А что еще остается? — пряча глаза, невыразительно пожал плечами Алексей и почесал за ухом жалобно мяукнувшую Фею. — Будем. Только не затягивая. Долгие проводы, они… — траппер на мгновение замялся, — толку нет от них, в общем. Да и в частности тоже толку в них нет. Так, что будь счастлива и прощай.
— Лёша-а-а! — обрадовавшись возможности хоть ненадолго задержать Пелевина, крикнула Полина вслед отъезжающему фургону. — А деньги? Деньги-то возьми! — Девушка взмахнула банковским векселем и, не оглядываясь на затопотившуюся следом Фею, побежала к остановившейся повозке.
— Да Бог с ним, с деньгами, — смущенно пробубнил Алексей, глядя на запыхавшуюся девушку. — Я и без твоих грошей не помру, а тебе пригодятся…
— Как же, перебьешься, — упрямо сжала губы Полина. — Тут не буш твой любимый, тут город. Здесь зверя на ужин не съохотишь — за всё платить надо, а у тебя ни сантима. Ни за еду, ни за ночлег не рассчитаешься… Так, может, — внезапно покраснев, потупилась девушка, — у нас пока поживешь? Уверена, дядя не откажет…
— Нет, не останусь, — немного подумав, отрицательно качнул головой Пелевин. — Не дело это, с небритым рылом да в барские хоромы. А за меня не переживай. Щас фургон, продам, коняшек с трофеями, вот монетой и обзаведусь. На первое время хватит, а там что-нибудь да подвернется.
— Так мы что, — девушка вскинула набухшие влагой глаза, — больше не увидимся? Никогда-никогда?
— Отчего ж — никогда, — наклонившись к девушке, Алексей ласково взъерошил ей челку. — Жизнь длинная, тропинки у нее узкие, авось, где-нибудь да пересекутся наши дорожки.
— Лёш! — обхватив руку мужчины двумя ладошками, Полина, мучительно решая про себя что-то невероятно для неё важное, беспомощно взглянула в глаза трапперу. — Если мы никогда не увидимся, я хочу, чтобы ты знал, я… — сглотнув враз ставшую вязкой слюну, она немного помолчала и выдохнула, — я всегда буду рада тебя видеть…
— Я… тоже… — не понимая, почему же ему так тоскливо, непослушными губами прошептал Пелевин. — Тоже буду рад тебя видеть. Ладно, Поль, беги, ждут тебя.
Мягко высвободив
Повозка уже давно скрылась за углом, а девушка, проклиная себя за нерешительность и давясь беззвучными слезами, всё стояла на месте и смотрела ей вслед. Долго. До тех пор, пока из особняка не вышел сухопарый мужчина и не увел ее в дом.
Тем временем мытарства разыскивающего временное пристанище Алексея затянулись до такой степени, что он уже начал жалеть о сходу отвергнутом предложении пожить в дядюшкином особняке. А посетив очередную, то ли шестую, то ли седьмую гостиницу, всерьез стал задумываться, как бы половчее вернуться к дому Полины и напроситься ночевать хотя бы и во флигельке… Нет, будь его воля, он бы и в фургоне отлично переночевал, но не судьба. Военное положение, чтоб его…
Едва Алексей, возмутившись заоблачным ценам за постой, озвучил мысль о ночлеге в фургоне первому же трактирщику, тот состряпал сочувствующую физиономию и с деланным сожалением поведал несведущему путешественнику о нововведениях. Оказывается, согласно приказу коменданта Претории, все приехавшие в столицу имели право оставить свои фургоны либо в пределах города, либо за его окраинами. Правда, надумавшим держать транспорт в городе пояснялось, что делать это можно только на специально отведенных площадках при трактирах, заплатив немалую денюшку… В государственную казну. А ежли кто вздумает посреди улицы в ночное время фургон оставить, тот и штраф заплатит, и повозки лишится. А самое плохое, что и за город выехать милсдарь Пелевин уже не успевает, потому как с минуты на минуту комендантский час начнется… И потому…
Торжествующе взглянуть в осунувшееся Алешино лицо и озвучить завышенную вдвое плату трактирщик еще успел, а вот проклятия скупцу он уже выхаркивал вместе с зубами, злобно уставившись в спину неспешно удаляющегося Пелевина.
Правда в других постоялых дворах ситуация повторилась, как в двухпенсовом романе, только что без битья хозяев. Город был переполнен. Сначала его наводнили беженцы из Оранжевой, из числа тех, что по каким-либо причинам не нашли убежища на фермах друзей или родственников. Следом за оккупировавшими трущобы провинциалами, нагрянули горожане — обитатели Блумфонтейна, чем несказанно порадовали хозяев гостиниц. Цены на жилье разом выросли втрое, на еду — вчетверо, на воду — впятеро. Фураж стало невозможно достать ни за какие деньги. Три дня Преторию трясло в «гостиничной лихорадке». А на четвертый, комендант столицы Ван Дирк, шестидесятилетний весельчак со специфическим чувством юмора, изрядно позабавил общественность, повесив троих и расстреляв пятерых особо жадных лавочников и хозяев странноприимных домов. Торгующий народ шутку оценил и цены снизил. Правда и пониженные расценки от довоенных отличались значительно, но хотя бы стали приемлемыми. Относительно приемлемыми.
Резонно рассудив, что возможность самостоятельно найти ночлег необратимо стремится к нулю, Алексей окончательно махнул рукой на гордость и направил повозку к дому Полины. И за полквартала до оного наткнулся на здоровенный домище, увенчанный аляповатой, трехфутовой вывеской с горделивым названием «Гордость Цваны». Как он, едва распрощавшись с Полиной, умудрился не заметить громаду гостиницы, для Алексея так и осталось загадкой.
К вящему его удивлению в гостинице имелись свободные номера и вполне приличный трактир, а цены даже не кусались, так, покусывали. Да вдобавок портье, разбитной ирландец, с розовой проплешиной, рыжими баками, краснющим носом и пивным брюшком, увидев Бирюша, расцвел и заявил, что землякам положена скидка. Ласково улыбаясь собаке и благосклонно кивая ее хозяину, ирландец без всякого смущения принял охапку английских винтовок в качестве платы за постой, провиант и фураж лошадям, а на сдачу надавал кучу советов. В принципе — бесполезных, но кто знает, что и когда может пригодиться. Особенно в военное время.