Последняя песня

Спаркс Николас

— Еще бы!

— Только жарко становится. Особенно когда он включает эту штуку для обжига. Прямо как в печи.

«Это и есть печь», — подумала Ронни, но не стала поправ­лять брата.

— Какая жалость. Как идет война за печенье?

— Лучше некуда. Вся штука в том, чтобы есть печенье, пока он отдыхает.

— Па не отдыхает.

— Теперь отдыхает. Каждый день. Часа по два. Иногда при­ходится здорово трясти его, чтобы разбудить.

Она долго смотрела на брата, прежде чем глянуть в окно.

— Кстати,

где па?

— В церкви. Тут заходил пастор Харрис. Он часто заходит. Они любят потолковать о том о сем.

— Они друзья.

— Знаю. Но думаю, он просто пользуется этим как предло­гом, а на самом деле ходит играть на пианино.

— На каком пианино? — озадаченно спросила Ронни.

— Его доставили в церковь на прошлой неделе. Вот па и хо­дит туда играть.

— Правда?

— Ой... не знаю, стоило ли тебе это говорить. Может, тебе лучше забыть об этом?

— Почему ты сразу мне не сказал?

— Потому что ты снова наорала бы на него.

— Я не собираюсь орать на него, — запротестовала Ронни. — Когда это я в последний раз орала?

— Когда он играл на пианино. Помнишь?

О да, у парня изумительная память.

— А теперь не буду. — Прекрасно. Потому что я этого не хочу. Завтра мы должны ехать в Форт-Фишер. Лучше, если он будет в хорошем настроении.

— Как давно он в церкви?

— Мне кажется, что много часов. Поэтому я и вышел. Ждал его. А тут являетесь вы и начинаете обжиматься!

— Мы просто целовались.

— Вот уж нет! Вы определенно обжимались, — заявил Джона с полным убеждением.

— Ты уже ужинал? — спросила она, спеша переменить тему.

— Я ждал па.

— Хочешь, сделаю тебе пару хот-догов?

— Только с кетчупом? — уточнил он.

— Конечно, — вздохнула она.

— Я думал, ты даже не любишь к ним прикасаться.

— Знаешь, это смешно, но последнее время я раздала выдрам столько дохлой рыбы, что от хот-дога меня больше не воротит.

— А ты приведешь меня в «Аквариум» посмотреть, как кор­мят выдр? — улыбнулся Джона.

— Если захочешь, я даже позволю тебе самому их покор­мить.

— Правда?! — взвизгнул Джона.

— Конечно, мне нужно спросить разрешение, но если они позволяют приходящим на экскурсию ученикам это делать, не вижу проблем.

Маленькое личико Джоны озарилось неподдельной ра­достью.

— Вау! Спасибо! — завопил он и, вскочив с кресла-качалки, добавил: — Кстати, ты должна мне десять баксов.

— За что это?!

— Привет! За то, что не скажу па, что вы тут с Уиллом про­делывали!

— Ты это серьезно? Хотя я собираюсь готовить тебе ужин?

— Брось! Ты работаешь, а я нищий.

— Ты, очевидно, считаешь, что я зарабатываю миллионы. Все мои деньги пойдут на оплату адвоката.

Джона обдумал сказанное:

— Как насчет пятерки?

— Пятерки? Когда я объяснила, что у меня десятки свобод­ной нет? — с деланным

возмущением спросила Ронни.

— Ну хотя бы два?

— Как насчет одного?

— Заметано, — ухмыльнулся Джона.

Приготовив Джоне ужин — он просил сварить сосиски, а не разогреть в микроволновке, — Ронни пошла в церковь. Она на­ходилась недалеко, но в противоположном направлении оттого, в котором девушка привыкла гулять, и, в редких случаях прохо­дя мимо, почти ее не замечала.

Подойдя ближе, она заметила силуэт шпиля, выделявшего­ся на темном небе. Остальная часть церкви исчезла во мраке, в основном потому, что была меньше остальных домов, высив­шихся по обе ее стороны, и не имела затейливых деталей.

Пришлось подняться на дюну, чтобы добраться до автосто­янки. Здесь уже были заметны следы бурной деятельности: пе­реполненный мусорный ящик, стопка фанерных листов у двери и большой фургон строительной компании, припаркованный у входа. Передняя дверь была открыта и подперта кирпичом. От­туда лился мягкий свет, хотя остальная часть здания выглядела темной.

Ронни вошла внутрь, огляделась и поняла, что до окончания ремонта еще далеко. Пол был бетонным, одна стена выложена не до конца, никаких сидений или рядов кресел. Все покрыто толстым слоем пыли, а впереди, на месте, где, по мнению Ронни, должен был проповедовать по воскресеньям пастор Харрис, сидел отец за новым пианино, которое смотрелось здесь чужеродным предметом. Единственным источником освещения служила старая лампа, включенная в удлинитель.

Он не слышал, как она вошла, и продолжал играть, хотя Ронни не узнавала мелодию, казавшуюся почти современной в отличие от музыки, которую он обычно играл. Странно, но вещь казалась какой-то незавершенной. Па, должно быть, тоже это понимал, потому что на секунду остановился, подумал и начал с самого начала.

На этот раз она заметила почти неуловимые изменения. Уже лучше, но все же что-то не так.

Ронни вдруг почувствовала прилив гордости, потому что по- прежнему умела не только понять тонкости, но и представить возможные варианты мелодии. Когда она была младше, именно этот талант больше всего изумлял отца.

Он снова начал играть, постоянно изменяя мелодию. И, гля­дя в его лицо, она поняла, что сейчас он счастлив. Хотя музыка больше не была частью ее жизни, отец не мыслил себя без музы­ки, и ей стало стыдно за то, что отняла у него это утешение. Ог­лядываясь назад, она вспомнила, как злилась при мысли о том, что отец пытался заставить ее играть, но действительно ли он так поступал? Может, все дело в ней? Или он играл, потому что прос­то не мог без музыки?

Она не знала точно, но была тронута до глубины души тем, что он сделал. Отточенная игра и легкость, с которой отец вно­сил изменения, заставили ее понять, скольким он пожертвовал из-за ребяческих капризов дочери.