Последняя реликвия

Борнхёэ Эдуард

— Но я докажу! — настаивала Агнес.

— Нет, милая фрейлейн, — он заставил опуститься ее руку с пистолетом. — Для стрельбы время сейчас не совсем подходящее. Лучшая защита для беглецов — осторожность. Нам необходимо соблюдать тишину… Итак… могу я надеяться, что найду вас на этом же месте и в добром здоровье?

Агнес молча кивнула ему и спрятала пистолет под полу кафтана, а Гавриил направился к опушке леса.

— Господин Габриэль! — крикнула Агнес ему вслед.

Гавриил удивленно оглянулся; не без удовлетворения он воспринял обращение ее — «господин». И подумал, что тяготы войны быстро выбивают из баронских дочек спесь.

Агнес бегом догнала его, порывисто схватила за руку и сказала умоляюще:

— Не подвергайте себя опасности,

прошу. Возвращайтесь поскорее и невредимым!

Гавриил пытливо посмотрел девушке в глаза и увидел в них, кроме сочувствия и просьбы, еще и нечто другое, на миг наполнившее его сердце удивительным, волнующим ощущением счастья.

Голос его слегка дрожал, когда он ответил шутливо:

— Не бойтесь за меня, фрейлейн Агнес! Я хитрый лис, так легко в капкан не попаду. Меня гораздо больше тревожит то, что вы останетесь в лесу совсем одна, как бы с вами здесь не случилось что-нибудь неприятное… Поэтому еще раз прошу вас: спрячьтесь хорошенько и соблюдайте тишину. Попробуйте подремать, это поддержит ваши силы. Ноги укройте кафтаном — утренняя роса может вам повредить. Если я, вернувшись, вас здесь больше не найду, то буду очень жалеть об этом.

С этими словами Гавриил пожал девушке руку и быстрыми шагами удалился.

V. Первая любовь

дивительная сила таится в первом любовном чувстве. Человек преображается, светлеет, становится добрее и благороднее. И представляется ему, что светлеет, становится добрее и благороднее весь мир. И тогда душа поет в гармонии с миром… Агнес еще не знала, что такое любовь, ей не с чем было сравнить и не у кого было спросить, поэтому она не сознавала того, что именно любовное чувство к Гавриилу появилось и крепло уже, властно захватывало ее мысли, постоянно возвращая к одному и тому же — к Нему, к Нему, такому сильному, опытному, умному, насмешливому, великодушному, милому… Однако она чувствовала, как легко и невыразимо радостно стало у нее на сердце.

Образ Гавриила властно захватил ее воображение, память; даже сейчас, когда он ушел, она очень ясно видела своего спасителя перед собою, слышала его проникающий в душу голос, мысленно повторяла каждое его слово, припоминала все подробности пережитого вместе с ним. Надо заметить, что прерванный безжалостной реальностью сон, ужасы этой ночи, бегство в одной сорочке, босиком, — все эти события, сами по себе значительные, но не касавшиеся Гавриила, словно поблекли в ее памяти, отдалились; но он, добрый спаситель ее, которого она, наконец, хорошо разглядела и на которого теперь хотела бы глядеть бесконечно, которого хотела бы бесконечно слушать, которого целый век хотела бы за руку держать, он занимал теперь в сознании ее полмира…

Агнес сейчас с удовольствием, как в детстве, побегала бы по лесу, ей хотелось петь, танцевать, даже кричать от радости, кричать что-нибудь простое. Что?.. Да вот хотя бы имя его — Габриэль, Габриэль… Но девушка вспомнила, что он велел ей хорошенько спрятаться и сидеть тихо. Послушно закутавшись в длинный кафтан, она уселась на замшелый ствол упавшего дерева и стала спокойно ждать.

Гавриил долго не возвращался, хотя до мызы было рукой подать. Солнце поднялось уже высоко, лучи его красиво пронзали пространство между стволами вековых деревьев. Наступило мирное, золотое, летнее утро, в лесу зазвучали тысячи птичьих голосов, и легкий ветерок уютно шумел в кронах. А Гавриила все почему-то не было. У Агнес в воображении стали постепенно рисоваться всевозможные происшествия с Гавриилом, одно страшнее другого, и от фантазий этих до боли сжималось и трепетало сердце. Она все время прислушивалась и посматривала в ту сторону, где, как

она считала, должна была находиться мыза. Иногда девушке чудился треск валежника, она вскакивала с радостным восклицанием, чтобы дать знать, где спряталась, но всякий раз оказывалось, что она ошиблась. Гнетущее отчаяние все больше наполняло душу Агнес, ужасные картины опять захватывали ее, сменялись в воображении. И случайный треск валежника уже не надежду вызывал в ней, а опасение, нет, страх уже — что это дикий зверь подбирается, хочет вспрыгнуть на плечи, или крадется недобрый человек, и Агнес, поднявшись, беспрестанно озираясь кругом себя, готовая к нападению, крепко сжимала рукой рукоять пистолета. Ни разу не подумала она о том, что будет с нею, если ей придется идти в Таллин одной; но при мысли, что она, может быть, никогда больше не увидит Гавриила, сердце ее сжималось. К чему тогда и бежать?

Агнес не в силах была дольше терпеть эту неопределенность и мучения, связанные с ней. Девушка, укрепившись духом, бросилась к опушке леса. Благо, та была не очень далеко. И когда густой лес остался за спиной, когда Агнес выбежала на открытое пространство и увидела все далеко вокруг, она остановилась, пораженная ужасом. От мызы Куйметса не осталось ничего, кроме дымящихся печальных развалин; крыша исчезла, почерневшие стены, вздымавшиеся к синему небу, глядели уныло и как-то чуждо; мертво вздымались к небу голые ветви обгоревших яблонь и груш. Не слышно и не видно было людей.

По невозвратному прошлому — по мирной жизни беззаботной, по розовым мечтаниям, утехам нежной юности, каким уже не быть, по милым и простым житейским радостям поместья, родового гнезда — пролила бедная Агнес слезу.

И долго стояла она так, всеми покинутая, на краю леса, жалея себя, жалея отца, жалея, что никогда уже не вернется былое тихое счастье, как не потечет вспять река.

Но невозможно юному сердцу горевать бесконечно. Агнес задумалась о том, что же ей сейчас предпринять. Надо было решить — оставаться ли здесь или вернуться в лес, где она с Гавриилом рассталась и где он будет ее искать, когда вернется.

«Где же Габриэль?»

Агнес оглядывала поле. Колыхал ветерок высокие травы.

«Действительно ли русские ушли? Или они оказались хитрее, и Габриэль попал к ним в руки?..»

При последней мысли у Агнес подкосились ноги. Ведь она, хотя сама и не видела, но не раз слышала, как во время этой ужасной войны жестоко мучили пленных, как их жгли на медленном огне, живыми варили в котлах и подвергали другим пыткам… Со страшной отчетливостью мелькали эти жуткие видения в возбужденном воображении Агнес; и все же она готова была бежать туда, подвергнуться таким же мукам ради то_: го, чтобы выручить Габриэля из беды; у нее есть пистолет, и когда он внезапно выстрелит, то уж наделает переполоха в русском стане, и они с Габриэлем убегут.

Вдруг девушка увидела, что из-за развалин показалась мужская фигура с большим узлом за плечами и двинулась по направлению к лесу. Человек был еще далеко, но Агнес все же сразу узнала его. Это был Габриэль. Сердце у нее сильно забилось, и трепетный вздох облегчения вырвался из стесненной груди. Если бы Габриэль сейчас внезапно появился перед ней, живой и невредимый, она, наверное, со слезами радости бросилась бы ему на шею. Но так как прошло некоторое время, прежде чем Габриэль достиг опушки леса, Агнес успела собраться с мыслями, совладать со своими чувствами, как приличествует благовоспитанной девушке из древнего рыцарского рода.

Она сделала несколько шагов навстречу Габриэлю и сказала приветливо — только приветливо:

— Русских там уже нет?

— Конечно, нет, — ответил Гавриил, улыбаясь. — В противном случае ваш покорный слуга едва ли предстал бы перед вами без единой царапины. Русские умеют драться. И в плен к ним лучше не попадать… Но почему вы вышли из укрытия, фрейлейн Агнес?

— Мне наскучило сидеть в одиночестве и в полном неведении. К тому же очень захотелось посмотреть, что сталось с нашей мызой.