Последняя реликвия

Борнхёэ Эдуард

Она сама ужаснулась от этой мысли.

А у юнкера Ханса уж фразочка была наготове:

— Почему же ему было не бежать, если он знал, что его как русского шпиона ожидает суд в Таллине?

— Молчите лучше, юнкер Рисбитер! — воскликнула Агнес, гневно сверкнув глазами. — Вы сами не знаете, что говорите. Габриэль никакой не шпион.

— Ну-ну, Агнес! — успокоительно погладил дочь по плечу Мённикхузен. — Не беспокойся о своем спутнике. Я хорошо помню его: он — мужчина. А коли мужчина — то как-нибудь выпутается. Из твоего рассказа я понял, что он человек бывалый, хотя и молодой. А опыт всегда подскажет в трудную минуту, как быть…

Еще я вот что скажу, чтобы ты зря не беспокоилась: кто мог бы так уж сильно жаждать его смерти — этого Габриэля? Разве он кому-нибудь мешает?.. Вот увидишь, милая, в один прекрасный день он появится у нас…

— И потребует свое заслуженное вознаграждение, — сунул ложку дегтя Рисбитер.

Эта мысль показалась Агнес настолько нелепой, что девушка даже не смогла рассердиться.

«Если этот человек… если любимый мой Габриэль еще жив, — подумала она с потаенной улыбкой, — то он, к великой печали некоторых хвастунов и трусов, не удовольствуется вознаграждением, он потребует большего…»

— Смотрите! — вдруг воскликнул бургомистр Зандштеде, указывая вперед. — Не иначе, нам навстречу скачет сам Иво Шенкенберг, Эстонский Ганнибал?

Все увидели, что со стороны города мчался одинокий всадник. Солнце уже садилось и было как раз за спиной у всадника. Поэтому не сразу разглядели — действительно ли это Шенкенберг. Пока все смотрели, щурясь от ярких солнечных лучей, юнкер Рисбитер спрятался за широкой спиной барона. Никто не заметил его маневра.

Да, это был Шенкенберг. Подъехав к Мённикхузену и его спутникам, он резко остановил коня и, словно оцепенев, уставился на Агнес своим единственным глазом.

— Вы, должно быть, удивлены, господин Иво, что я без вашего разрешения покинула шатер, — приветливо обратилась к нему Агнес. — Мне следует поблагодарить вас за вашу заботу. Что я и делаю как всякий хорошо воспитанный человек. Но осторожность ваша была излишней: я вполне здорова и, кроме того, счастлива, потому что, как видите, опять нашла своего дорогого отца.

— Кто выпустил вас из шатра? — процедил Иво, смертельно бледнея и нервно поигрывая кнутом.

— Никто не выпускал, я вышла сама, хотя и не без затруднений, — Агнес, мило улыбаясь, указала на свое разорванное платье. — И это ясно свидетельствует о том, что оба надсмотрщика исполнили свой долг. Не гневайтесь на них напрасно, Иво Шенкенберг. Я — птица, выросшая на воле, такая для клетки не годится.

Иво как будто онемел.

Агнес направила свою лошадь к нему поближе, пристально посмотрела ему в лицо и шепотом, чтобы не слышали остальные присутствующие, спросила:

— Где Габриэль?

Только теперь Иво, казалось, очнулся. Его глаз сверкнул, злобная усмешка искривила губы.

— Ищите его сами!.. — ответил он хриплым голосом и пришпорил лошадь.

Напрасно Мённикхузен и оба бургомистра звали его обратно. Иво ни разу не повернул головы, он, будто безумный, мчался к лагерю.

…У своего шатра Шенкенберг соскочил с лоснящейся от пота лошади.

Христоф вышел ему навстречу, пряча глаза; зная своего брата, Христоф не ожидал от него ничего хорошего.

Не говоря ни слова, Иво поднял кулак и ударил брата по лицу. Христоф пошатнулся и в страхе отступил в глубь шатра. Иво бросился за ним, вновь и вновь нанося удары.

— Предатель! Подлец!.. — шипел он на брата.

Христоф с мольбой протянул к нему руки и закрывался ими от новых ударов.

Иво все не успокаивался:

— Зачем

ты это сделал?

— Хочешь меня убить, как убил Гавриила?.. — тяжело дыша, произнес Христоф. — Я ничего не мог поделать, Иво. Бургомистры хотели силой проникнуть в шатер, а стража их чуть не убила. Подумай, что из этого могло бы выйти! Благодари небо и меня за то, что я предотвратил страшное несчастье.

— Как им вообще стало известно, что Агнес в шатре? Ты продал, иуда?

— Они проходили мимо и громко заговорили. А она их услышала и закричала. Старик-барон едва с ума не сошел. Мне пришлось объясняться…

Иво больше не слушал его. Он, шатаясь, прошел за занавес, погнал прочь старуху, попавшуюся ему на глаза, обеими руками схватился за голову и, скрежеща зубами, с глухим рычанием повалился на опустевшее ложе Агнес.

XI. Венчание

арон Каспар фон Мённикхузен был очень богат. Едва ли кто-нибудь из помещиков Эстонии так пострадал от войны, как пострадал он, и тем не менее он ни в чем не терпел недостатка. На Тоомпеа [12] у него все еще были великолепные дома, а в них множество всякого имущества; сказывали, кто знал его поближе, что имел он и немало свободного серебра, благодаря чему мог жить по-княжески. И он ни в чем себе не отказывал. Смог Мённикхузен также собрать разбежавшихся мызных людей и снова подготовить их к военным действиям. Барон твердо решил отвоевать у русских Куйметса, свое родовое поместье.

12

Тоомпеа — Вышгород, центральная, возвышенная часть Таллина, в те времена окруженная укреплениями и рвом.

Но прежде следовало отпраздновать в Таллине свадьбу Агнес с Рисбитером. Почему Мённикхузен торопился со свадьбой?.. Он хотел поскорее отправить молодую чету подальше от опасностей войны, в Курляндию, где находилась мыза Рисбитера, а сам — вернуться в Куйметса.

Напрасно Агнес противилась решению отца, в сотый раз повторяя, что в такое опасное время она не хочет расставаться с ним, с любимым отцом, которого так счастливо вновь обрела; напрасно старалась презрением и всяческими колкими насмешками оттолкнуть от себя жениха — ничто не помогало. Мённикхузен оставался непоколебим в своем решении, а от прилипчивого Рисбитера не удавалось отвязаться, ибо он либо не понимал, что к нему относятся с презрением и насмешками, либо делал вид, что не понимает.

Свадьба была назначена на середину сентября, и уже полным ходом велись приготовления к ней. Агнес плакала ночи напролет, думая о потерянном Гаврииле. А днем ходила задумчивая, печальная. Ничто — ни заботы отца, ни ежедневные подарки жениха — не радовало ее. Сердце ей говорило, что замужество за Рисбитером — потерянная жизнь, унылое существование птицы в клетке; воображение рисовало ей другой мир — прекрасный сад, залитый ярким солнцем, и посреди этого сада будто стоит, улыбается ей, и ждет ее, и тянет к ней руки любимый…