Последняя реликвия

Борнхёэ Эдуард

Мённикхузен после вынужденного бегства из Куйметса стал еще более угрюмым и вспыльчивым, между тем как юнкер Ханс по-прежнему отличался легкомыслием, хвастовством и слыл лгуном (оставалось удивляться, почему барон не замечал того, что ясно видели другие; как видно, старый Мённикхузен был очень глубоко погружен в свое горе); натура у юнкера Ханса была слишком мелкая, душа слишком низкая, чтобы сознание постигшего его несчастья могло в ней крепко укорениться. Не нужно здесь много и говорить: юнкеру жаль было потерять красивую невесту, и он не делал из своего сожаления тайны, делился им с каждым, кто только хотел его слушать, но он никогда

не забывал прибавить, что уложил на месте дюжину русских и, наверное, освободил бы Агнес из их рук, если бы все мызные люди так же доблестно, как он, исполнили свой долг; однако, говорил он, не все мызные воины оказались воинами, иные — вроде юнкера Дельвига — оказались слабы, плохо подготовлены и потому сложили головы. Вместе с тем юнкер давал торжественный обет, что вырвет Агнес из «пасти льва», как только разбежавшиеся мызные воины опять будут в сборе… Если кто-нибудь удивлялся тому, что Ханс фон Рисбитер, перебивший двенадцать русских, сам не получил ни единой царапины, то «доблестный» юнкер пожимал плечами и давал понять, что в искусстве владеть мечом он достиг совершенства.

Увидев пестро одетых воинов Иво Шенкенберга, большинство которых составляли бывшие крестьяне и крепостные, юнкер Ханс наморщил нос и презрительно сказал:

— Я готов признать себя мужиком, если эти бродяги хоть одним глазом видели русских.

— Не только видели, господин юнкер, но и побеждали их, — заметил ему бургомистр Зандштеде.

— Хороши победители! — насмешливо возразил Рисбитер, геройски подбоченясь в седле. — Дайте мне с десяток бравых мызных людей, и я все это стадо доморощенных вояк мигом опрокину в море.

— Не делайте этого, уважаемый юнкер Рисбитер, — Зандштеде с тонкой усмешкой слегка поклонился хвастуну. — Это было бы не самое разумное действие, потому что сейчас упомянутые вами «доморощенные» вояки — наши самые надежные защитники.

— Сразу видно, что вы не воин, господин бургомистр, — скривился Ханс. — Иначе вы не стали бы так щедро раздавать столь почетные эпитеты.

— Воин я или не воин, но я все же вижу, что эти люди вернулись с победой и богатой добычей, а доблестный мызный отряд, бежав со своей земли, пришел к нам с пустыми руками, в поисках убежища. Что же касается дюжины убитых русских, то это, скажу вам, совсем просто. Я их сотнями в мыслях убиваю и сплю спокойно…

— Ого, вы хотите нас оскорбить! — вмиг загорелись глаза у Рисбитера.

— Тише, Ханс, — вмешался тут в разговор Мённикхузен; барон был серьезен и печален. — Нам, признай, нечем гордиться, ибо наше самое драгоценное сокровище в руках врага. Что уж теперь грудь раздувать!..

— О, Агнес, дорогая Агнес! — вздохнул Рисбитер, прижимая руку к сердцу. — Да, вы правы, барон. Враг самым подлым образом перехитрил нас и отнял наше сокровище… — он перекрестился и вознес глаза под небеса. — Клянусь всеми святыми, Агнес, я каждый божий день думаю о тебе… О, скоро ли настанет тот священный миг, когда я своими руками смогу вырвать тебя из пасти льва? Где найду я для этого подвига достойных соратников, чтоб прикрывали мне спину, чтоб защищали справа и слева?.. Куда девались все наши отважные воины, на которых можно положиться, как на себя самого?.. Увы! Крестьяне и крепостные носят теперь звание воина, а сын ремесленника Иво Шенкенберг, имени которого вчера еще никто не знал, которому отец его чеканщик доверял только лопату для угля и который не знает, как меч правильно держать… стал знаменитым военачальником!

Подумать только — Ливонский Ганнибал… Я сейчас с лошади упаду.

— Разве имя Шенкенберга вам действительно больше ни о чем не говорит, юнкер Рисбитер? — спросил Зандштеде, улыбаясь. — Припомните-ка! Что случилось с вами и вашими приятелями год назад?

— А что случилось? — Рисбитеру захотелось как-нибудь поскорее замять этот разговор. — У меня памяти не хватит знать имена всех горожан и ремесленников, а также помнить обо всех случаях.

Но Зандштеде был человек аккуратный, он привык, чтобы над каждой буковкой «i» у него стояла точка; Зандштеде недосказанностей не любил.

— Ну как же! — обратился он к Мённикхузену как к свидетелю тех давних событий. — Быть может, вы, барон, еще помните ту жаркую схватку, что произошла прошлым летом на таллинском рынке между юнкерами и сыновьями горожан?

— Да, мой друг, — кивнул Мённикхузен. — Я помню то дело. Кабы не юнкер Дельвиг, дальний родственник мой, — о, храни, Господь, его славную душу! — плоховато бы другим юнкерам пришлось, — тут он повернулся к Рисбитеру. — Разве и ты там был, Ханс?

Юнкер сделал вид, что смотрит куда-то вперед, будто что-то там привлекло его внимание, и не ответил.

Бургомистр припомнил кое-какие подробности:

— Иво Шенкенберг был предводителем горожан, и рыцари потом очень настойчиво, но тщетно требовали, чтобы его судили и наказали.

Рисбитер покраснел как вареный рак; он хорошо помнил, что тогда был жестоко избит Иво. Проклятый Шенкенберг не только повалил его на мостовую, но еще и поплясал на нем, после чего у Ханса целый месяц болели ребра и он продохнуть не мог.

— Разве и ты участвовал в этой постыдной драке? — повторил свой вопрос Мённикхузен, нахмурясь.

— Я? — стушевался Рисбитер. — Не помню я этого что-то… — вдруг он оживился, привстал в стременах. — Смотрите-ка, господа, что это там за роскошный шатер? Это не тот, о котором все говорят?.. Поедемте посмотрим!

Остальные согласились, и все поскакали к шатру, который охраняли четыре человека.

— Все назад! — грозно крикнул подъезжающим первый страж, беря копье наперевес.

— Скажи-ка, любезный… Чей это шатер? — спросил с удивлением Зандштеде.

— Иво Шенкенберга, начальника войска, — ответил страж.

— А сам Шенкенберг тоже здесь? — осторожно спросил Рисбитер.

— Начальник уехал в город, — страж поводил острием копья то в сторону одного всадника, то в сторону другого и, похоже, не очень-то склонен был поддерживать разговор. — Отъезжайте подальше подобру-поздорову, к шатру никому не разрешено приближаться.

— Ты с ума сошел, негодяй? — толкнул к нему коня Ханс. — Знаешь ли ты, с кем сейчас говоришь?

— Мне все равно, так как подчиняюсь я только Шенкенбергу.

— Я — юнкер фон Рисбитер!..

— По мне, будь ты хоть Писбитер, хоть Кисбитер… Но отойди, не то заколю!

— Вот наглец! — тонко взвизгнул Рисбитер, вытаскивая меч.

— Не раздражайтесь, юнкер! — успокоил его Зандштеде. — Страж сей, и правда, человек подневольный, и видно, что он намерен исправно нести службу. Мы должны это только приветствовать, — и бургомистр тут наклонился к стражу, отведя двумя пальцами острие его копья. — Послушай, добрый человек, разве ты меня не знаешь?

— Не знаю, — страж оглянулся на других стражей и, обретя в их решимости поддержку, сказал по-прежнему хмуро: — Не знаю я вас, уважаемый.