Последняя роль неудачника
Шрифт:
— Юрий Петрович, я чувствую свою вину, — сказала трубка.
— Кто это? — пробормотал Гордеев, автоматически нажимая на кнопку записи устройства, фиксирующего необходимые разговоры, — так, на всякий случай. Он уже знал, это был, конечно, Артемьев. — Вы где, Олег?
— У себя в мастерской.
— Что случилось? За что вы чувствуете вину? — Гордеев продрал наконец глаза и мысленно взвешивал — плестись на кухню за кофе, или этот разговор скоро кончится.
— Прошло уже столько времени, а мы ее не нашли, и главное — я вам ничем
Гордеев вздохнул и все-таки пошел на кухню, заглянул в холодильник, вытащил оттуда пачку вишневого сока, который любил пить ночью, если неожиданно просыпался, но вставать все же не планировал. Артемьев тем временем растекался мыслью по древу, вернее, собственно, и мысли-то никакой не было, просто ему было одиноко, принял лишнего человек, что с ним, очевидно, часто случалось за последнее время — вот и не удержался. Похоже, адвокат становился для него кем-то вроде священника. Может, самому Артемьеву от этого и было легче, но Гордеев был явно не в восторге. Мало того что дело никак не двигалось, так еще ему об этом регулярно напоминали, что, естественно, энергии и оптимизма не добавляло.
— Сейчас вы мне поможете, — пообещал Гордеев, сам еще хорошенько не зная, что скажет в следующий момент. Он уселся в любимое плетеное кресло на балконе с чашкой сока, в которую бросил пару кубиков льда.
Как раз рассветало. Приятно было смотреть на небо. Приятно было просыпаться. Приятно было жить.
— Правда? — наивно обрадовался Артемьев.
— Конечно. Расскажите что-нибудь про свою жену, что-нибудь такое, что, на ваш взгляд, отличает ее, выделяет из массы других женщин, даже несмотря на то что она известная модель. Как я смог бы ее узнать, если бы встретил? Какие у нее привычки? Как она разговаривает? Как ведет себя в затруднительных ситуациях?
Гордеев сделал глоток и прислушался к своим ощущениям. Приятная прохлада разлилась в груди.
Артемьев вздохнул и молчал довольно долго. Гордеев подумал, уж не вырубился ли художник? Но тут он сказал:
— В том-то и дело! Она казалась мне такой индивидуальной, а сейчас я, пытаясь вспомнить, понимаю, что Альбина — сущий хамелеон. Она приноравливалась к любой ситуации, везде очень быстро становилась своей, меняла окраску в тон окружающей среде, никогда не раздражала глаз. От нее трудно было ждать какого-то эпатажа, понимаете? Вот почему я до сих пор не могу поверить…
— И все-таки она от вас ушла, — заметил Гордеев.
— Или ее похитили, — напомнил художник.
— Ну хорошо, она исчезла, и у вас есть подозрения, что не по своей воле. Это сути дела не меняет. — Гордеев подумал, что последний раз имеет дело с клиентами из артистической среды. Головной боли от них всегда больше, чем денег.
На полу валялась вчерашняя газета, которую он так и не прочитал. Гордеев машинально просмотрел заголовки.
«В Балтийском море обнаружены огромные нефтяные пятна…»
«Большой театр отказался от услуг Николая Баскова…»
«Известный
«Создано противоракетное покрытие для жилых домов…»
Артемьев между тем говорил:
— …Всегда есть подруга, которая порекомендует надеть что-нибудь более облегающее, и всегда найдется другая, которая сочувственно заметит: «Конечно, широкие штаны, солнышко, пошли бы тебе больше».
— Простите, не понял? — спохватился Гордеев.
— Ну это она так говорила.
— Альбина?
— Да.
— А, я понял! В том смысле, что ее длинноногие коллеги — те еще гадюки?
— Примерно.
— Но подождите, почему широкие штаны? Это для моделей-то? — засомневался Гордеев. — Да они же худые как щепки, им можно заголяться сколько угодно.
— Вы видели Альбину когда-нибудь? — спросил художник.
— Не помню, — честно признался Гордеев. — Я за модой не слежу. — Это было не совсем правдой, но внешний облик госпожи Артемьевой вот так сразу он припомнить не мог. Откровенными ее фотографиями на подиуме художник его не снабдил.
— У нее не типичная модельная фигура. Потому ее и модельеры все обожали.
— Понятно. Олег, давайте я к вам сегодня утром заеду, у меня тут еще дела кое-какие, — Гордеев отвел трубку ото рта, открывшегося в широком зевке.
— Ладно, как скажете, — устало пробормотал Артемьев. Кажется, он и правда вырубался. — Я вообще-то хотел сказать, что я ее дневник нашел…
— Что?! И вы молчали?
— Да в нем ничего интересного нет. Как это вы говорите — никакого фактического материала, просто дичь какая-то женская…
— А это уж не вам судить! — рассердился Гордеев и скомандовал: — Значит, так. Никуда из дома, слышите меня, ни ногой, до моего приезда! — Что, впрочем, не помешало адвокату тут же уснуть, прямо в кресле с чашкой в руке. Продлилось это, правда, недолго. Плетеная спинка кресла врезалась-таки в спину, и Гордеев, открыв глаза, снова вздохнул, поставил чашку на пол и пошел в ванную.
Через час он был в мастерской Артемьева. Сначала художник протянул адвокату какой-то журнал, где его супруга рекламировала нижнее белье, — Гордеев специально попросил что-нибудь подобное. Юрий Петрович убедился, что Альбина действительно дамочка весьма эффектная и отнюдь не заморена суровыми диетами.
Передавая адвокату ежедневник, на треть заполненный разболтанным девичьим почерком, Артемьев сказал:
— Это же мелочи, я пока вас ждал, изучил тетрадку вдоль и поперек. Тут нет ни единого слова, которое могло бы что-то подсказать. Ни имени, ни телефона, ни адреса, ни упоминания города или гостиницы. Что за чертов фотограф, с которым она связалась? Если даже это правда, то наверняка ведь он не фотограф, а кто-то другой, и… впрочем, сейчас их столько развелось. Школьники задницы своих соседок мобильными телефонами фотографируют… Прогресс, черт бы его взял.