Последняя ставка
Шрифт:
– Ты сказал: арматура?
– Она самая, арматура. Железный прут, будь он неладен. Свалился с грузовика. Не успей я наклониться в сторону, проделал бы дыру точно в моей голове. Надо было мне записать название, что было на борту. Я успел его разглядеть.
– И ты выбросил железяку.
– А как иначе? Не мог же я ехать, когда она торчала из моей машины.
– Этот толстяк, – продолжил Мавранос после паузы, – как я уже сказал, не настоящий, это символ.
– Конечно, – вяло согласился Крейн, – баскетбола, Сатурна или еще чего-нибудь.
– Почему
– Господи! Арки, я не знаю. Я совершенно вымотался. Я пьян. Сатурн круглый, а тот человек толстый.
– Этот человек Мандельброта.
– Отлично. Очень рад это слышать. Я уже начал было опасаться, что он маленький пекарь Пиллсбери. Я совсем…
– Ты знаешь, что такое человек Мандельброта? Нет? Ну, так я тебе расскажу. – Мавранос отхлебнул из своей банки, чтобы отогнать рак. – Если нарисовать на листке бумаги крест и назвать место пересечения нулем, а потом отложить справа один, два, три и так далее, а слева минус один, минус два, минус три, и один раз квадратный корень из минус единицы, и еще два раза столько же, а потом еще трижды по столько вверх от нуля, и минус один, и минус два, и так далее, вниз от нуля, у тебя получится плоскость, каждую точку на которой можно определить двумя числами, как определяют широту и долготу. И потом…
– Арки, какое отношение все это имеет к толстяку?
– Ну, если применить определенное уравнение к максимальному количеству, сколько сможешь, точек на плоскости, применять его снова и снова – для этого потребуется мощный компьютер, – некоторые из них уйдут в бесконечность, а некоторые останутся конечными. И если раскрасить конечные черным, то получится силуэт прыщавого толстяка. А если присвоить цветовые коды другим точкам в зависимости от того, насколько быстро они уйдут в бесконечность, выяснится, что толстяк окружен самыми разнообразными формами, выбрасываемыми из него, как струи пара – это и щупальца кальмаров, и хвосты морских коньков, и папоротники, и грудные клетки и так далее.
Крейн, похоже, хотел было что-то сказать, но Мавранос не дал себя перебить.
– И уравнения Мандельброта вовсе не обязательны. Толстяк проявляется через множество других функций, как будто его образ это… это роль, которая дожидается, когда же явится кто-нибудь, желающий ее исполнить. Он – констатная фигура, наряду с другими дольчатыми и геометрическими фигурами, которые выглядят как… ну, с учетом нынешней ночи, как червы, трефы, бубны и пики, а может быть, и нет.
Крейн несколько секунд рассматривал его, прищурившись.
– А что ты там говорил насчет… насчет Волшебника Оз? Об этом-то ты как узнал?
– Это у меня, ну, хобби, что ли – изучать диковинную математику.
– И как этого толстяка зовут – Мандельброт?
– Нет, не в большей степени, чем чудовище Франкенштейна называть Франкенштейном. Уравнение придумал парень по имени Мандельброт. Бенуа Мандельброт. Француз. Он входил в состав группы или клуба в Париже под названием Бурбаки, но отошел от них, потому что начал понимать случайность, а это не вязалось со взглядами остальных. Они были
– Бурбаки, – пьяно протянул Скотт. – 'Ecole Polytechnique и Клуб Бурбаки.
Мавранос заставил себя сдержать участившееся вдруг дыхание. Мандельброт учился в 'Ecole Polytechnique. Крейн что-то знал об этом или о чем-то, имевшем к этому отношение.
– Ты как-то слишком легко относишься к тому, что кто-то прострелил тебе лобовое стекло, – осторожно сказал Мавранос.
– Если мрачны небеса… – пропел Скотт. – Я не боюсь мрачных небес – ты наполняешь их голубизной, Сынок.
Мавранос заморгал от неожиданности.
– У тебя есть сын?
– Нет, но я сам чей-то сын.
Мавранос почувствовал, что это важно, и поэтому говорил, особенно тщательно подбирая слова:
– Полагаю, без этого никто не обходится. И чей же ты сын?
– Мой отчим говорил, что я сын злого короля.
– И поэтому ты играешь в покер? – как можно безразличнее спросил Мавранос.
Скотт тяжело вздохнул и изобразил улыбку; Мавранос подумал, что кто-нибудь другой точно так же мог бы облачиться в доспехи.
– Я больше не играю в покер. На самом деле, я ходил этой ночью на работу. Думаю, что я торговый агент от… «Йойодайн». Они производят… всякую всячину. Ты, может быть, слышал о них.
– Ага, – согласился Мавранос, медленно отодвигаясь. – Вроде бы слышал.
– Пойду-ка я лучше в постельку, – сказал Скотт и, тяжело опираясь на локти, поднялся из кресла. – Мне завтра снова встречаться с ними.
– Конечно. Сьюзен спрашивала, когда ты вернешься.
Как ни странно, эти слова, похоже, потрясли Скотта.
– А как иначе-то? – произнес он после паузы. – Увидимся ma~nana [8] .
– Лады, Пого.
Скотт ушел в дом, а Мавранос задумчиво допил свое «курз». «Да, так оно и есть, – думал он. – Скот Крейн, определенно, – это связь для меня с тем местом, где математика, статистика и случайность граничат с магией.
А мне нужна как раз магия», – думал он, ощупывая опухоль за ухом.
И снова Скотту Крейну снилась игра на озере.
8
Ma~nana — завтра (исп.).
И, как всегда, игра во сне развивалась точно так же, как и наяву в 1969 году… вплоть до тех пор, пока не пришло время срезать колоду и сгрести кучу денег.
– Вы берете деньги за «руку», – негромко сказал Рики Лерой. Напряжение уже наполнило просторную комнату, как инфразвук, который Скотт ощущал и зубами, и внутренностями.
– М-м… да.
– Вы продали ее.
Скотт огляделся по сторонам. Где-то менялось или откуда-то надвигалось нечто глубинное, но зеленый стол, и другие игроки, и облицованные панелями стены казались такими же.