Последняя тайна Лермонтова
Шрифт:
Я бормочу какие-то утешения, а про себя думаю: «Умирай скорее. У тебя травмы, не совместимые с жизнью, и если даже довезут до реанимации, это только продлит твои мучения».
Наверное, все-таки судебная медицина – специфическая отрасль. Среди врачей принято условное правило – жизнь любой ценой. Но истину об этой цене знают только пациент и судмедэксперт. Недавно я вскрывала труп женщины, умершей от туберкулеза. Болезнь поразила не только легкие – почки, сердце, даже кишки. А рак с метастазами... Бывает, все-все нафаршировано желто-белыми узлами – печень, легкие, почки.
У смерти часто бывают счастливые лица. Люди, страдавшие от тяжелых заболеваний, уходят с радостью. Освобождение от страданий делает их черты спокойными, светлыми, счастливыми. Не знаю, распространяется ли библейское «не убей» на эвтаназию. Мне кажется, здесь что-то обществом не правильно понимается, прекращение адских мук не есть убийство. Кто-то говорит: значит, этот человек должен уходить так, мучаясь и страдая. Но почему тогда мы применяем обезболивание в стоматологии, наркоз в хирургии? Если считать, что надо испить чашу физических страданий целиком и полностью, то медицина в принципе дело не богоугодное. Но никто же не отказывается от достижений медицинского прогресса! Так почему, когда смерть неизбежна и есть желание страдающего больного умереть, не облегчить уход?..
Впрочем, все эти рассуждения к Тане не имеют никакого отношения. Несмотря на боль, она очень хочет жить, бедная умирающая девочка.
Упрямая складка на лбу, стиснутые зубы.
Наверное, мне лучше уйти отсюда, пусть с ней рядом будет кто-нибудь другой, без высшего медицинского образования, без точных знаний, без скепсиса.
Не сразу узнаю девчушку в джинсах. С совершенно белым лицом, она зажимает рот рукой. Но эти светлые кудряшки я точно видела, а еще к ним недавно прилагалось в комплекте красное платье, ах да, Юля, которая Семенова, журналистка, иди же сюда скорее, горе луковое!
Девушка поняла мои жесты правильно, приблизилась к перилам, стала прикидывать, как перемахнуть через ажурное литье.
– Охотится... за Паниным... привидение... ищет...
Каждое слово, произнесенное горничной, сопровождается фонтанчиком вытекающей изо рта крови.
– Танечка! Молчи, молчи, девочка, все потом, сейчас врачи приедут! Тебе теперь нельзя разговаривать, береги силы.
Она не делает ни единого движения. Только в замутненных болью глазах все равно мелькает решимость. Таня хочет что-то сказать. Однако остатки сил, похоже, ушли на произнесение предыдущей фразы.
– Танечка, с тобой пока Юля посидит, я отойду, узнаю, все ли в порядке.
Подтолкнув еле шевелящуюся от ужаса журналистку (надеюсь, она додумается не орать?) к истекающей кровью горничной, я перебираюсь через перила.
– «Скорую» вызвал? Милицию?
Вовчик недоуменно пожал широченными, чуть ли не разрывающими ярко-красную байку плечами:
– Милицию-то зачем?
Где мой сотовый? В карманах джинсов нету, в ветровке не прощупывается, или потеряла, или оставила в номере.
А Пауэрлифтинг ничего, соображает – уже протягивает свой аппарат.
Сначала вызвать ментов, потом
Что там говорила эта бедняжка насчет привидения? Наверное, у нее болевой шок.
С милицией я объяснялась под доносящиеся из коридора на первом этаже завывания тетушки Алены:
– Я говорила, что здесь кружит смерть, смерть!
«А я говорила и говорю, что ей дырку в мозгах надо заштопать», – подумала я, возвращая телефон.
– Ну, что сказали?
Вовка вдруг напомнил мне обиженного мальчика, у которого отобрали игрушку. Толстого, растревоженного мальчугана.
Наверное, он славный: искренне переживает, сочувствует. И чего я на него так взъелась?
– Как всегда – пообещали приехать как можно быстрее. Но я этих ребят хорошо знаю. Быстро они только в ларек за пивом бегают.
– Вы думаете, что ее... сбросили?..
Я – дура! Идиотка!
Оттолкнув идущего навстречу Марининого отца, а потом и Стаса, проорав им какое-то невразумительное извинение, мчусь наверх.
Вовчик – недалекий спортсмен – и тот догадался!
Ажурные металлические перила лестницы мне почти до груди, а я ведь очень высокая. Здешний архитектор не перила устроил – настоящую ограду Летнего сада. Смотрится, разумеется, эффектно. Только вот не для того, кто толкнул девушку вниз, – вероятность несчастного случая крайне низка.
Да нет, не низка.
Исключена.
Конечно, все произошедшее – не случайно.
Разумеется, ну как бы девушка сама через такой заборище перевалилась! Нечаянно оступаться возле такой сплошной высокой решетки можно сколько угодно – не опасно!
Ей помогли, помогли упасть, убили!
А я потеряла столько времени! И даже мои просьбы милицию вызвать – не потому, что догадалась, просто порядок такой: при несчастном случае, который вот-вот приведет к летальному исходу, ставить в известность правоохранительные органы.
Наконец-то! Наверху!
– Наталия Александровна, смотрите...
Андрей Соколов (хоть кто-то из нас соображает и не теряет времени даром!) растерянно указал на небольшое открытое окошко.
– Там пожарная лестница до самой земли. Получается, преступник мог совершенно спокойно убежать. Или...
Андрюша закусывает губу, ему не хочется озвучивать свои предположения.
Только я ведь все равно знаю, о чем он подумал, так как в ту же секунду мне в голову пришла аналогичная мысль.
У преступника была возможность скрыться. Но потом, воспользовавшись входом в углу коридора первого этажа, он мог подойти к месту происшествия.
Если это кто-то из своих.
Если у него стальные нервы.
Если он уверен, что Танечка мертва.
Если он считает, что горничная не успела его разглядеть.
Он? Почему я все время говорю – он?..
Для того чтобы неожиданно сбросить вниз худенькую девушку, не надо быть Гераклом...
Сбросить? Почему я думаю «Сбросить?». Это первое, что приходит на ум, конечно. Но... Айо с кроваво-огненными обрядами... Я их не знаю, но жутко боюсь. И мне даже кажется, что нигерийка со своей обидчицей может расправиться исключительно силой разрушительной мысли...