Последняя улика
Шрифт:
— Я говорю, домой, к мужу, в Заозерное. А к маме просто заскочила ненадолго, тут же и вернулась. Разве это так важно? Я и значения не придала этому. Матери не могу показаться, что ли?
Вот и объяснила, не придерешься. Заехала к родительнице, это так естественно. И ничего особенного в этом не было, если бы мать этот факт не скрыла и так странно себя не повела, да еще и умчалась внезапно неизвестно куда. Петухов, сопоставляя поведение матери и дочери, все больше склонялся к мысли, что подробный допрос Снеговой следует подготовить более тщательно. И, пожалуй,
Однако Анатолию Петровичу хотелось еще кое-что выяснить. Об одежде спрашивать он Тамару не стал, зная заранее ее ответ. А что, если…
— Ну, а первого где были, что делали?
— Первого? — переспросила Снегова.
— Первого, первого, — терпеливо повторил розыскник.
— Дома была. Второго приезжала в Ийск. — Она задумалась на секунду, глянула куда-то в угол, пошевелила губами. — Конечно, второго была в поликлинике.
— У врача?
— Нет, на комиссию хотела попасть, я же объясняла, — девушка поморщилась досадливо, всем видом своим как бы говоря: «Привязался, как муха, непонятливый какой».
Петухов старательно и аккуратно записал ее ответы, отложил ручку.
— Последнее.
Тамара оторвала взгляд от окна, куда глядела подчеркнуто скучающе.
— Когда и зачем родители приезжали к вам в Заозерное?
— Вчера, — спокойно отреагировала она. — В Ийск они собрались и ко мне заглянули. Я с ними тоже за компанию — надо же мне, в конце концов, медкомиссию пройти?! Пришла ночевать к Таньке, а папаша ее меня сюда приволок. Зачем?
Разговор с молодой посетительницей не клеился. Она была явно раздражена, объяснения ее выглядели логичными, но Петухова тревожило вот что: каким-то непостижимым образом Снегова оказывалась в непосредственной близости от событий, связанных с преступлением.
Попросив Снегову подождать в коридоре, он показал на нее глазами дежурившему сотруднику, тот понимающе кивнул.
В кабинете Николаева находились Климов и Вера Васильевна. Дежурный сообщил им, что нашлась Баркова-Снегова.
На исходе второй час беседы, а ничего нового. Снегова держалась раскованно, уверенно отвечала на вопросы. Может быть, чаще чем нужно переспрашивала, но мало ли у кого какая манера. Казалось, что и расположила ее к себе Вера Васильевна. Во всяком случае, Тамара не дерзила. И все-таки было нечто настораживающее в ее поведении — то ли быстрый испытующий взгляд, который она изредка бросала на следователя, то ли какие-то уж чересчур гладкие объяснения, как будто ответы были приготовлены заранее.
«Нет у нас данных, — досадовала Вера, — ну, да это первый допрос, только начинаем с ней работу. А вообще-то, может, и ошибается Петухов со своими подозрениями, уж больно молода она».
Вера Васильевна убеждена была, что понять человека, правильно оценить его поступки, изобличить его или оправдать можно только зная его характер, привычки и наклонности. Моральные устои объясняют поступки — вот почему следователь не уставала изучать тех, с кем сталкивала ее служба. И в этом
Сейчас ей предстояло понять Тамару. Осторожно, исподволь подбиралась она к тайным уголкам ее души.
Благополучной считала Тамара свою короткую жизнь. Напрасно Вера старалась выяснить, что волнует, что тревожит девушку. Та только недоуменно пожимала плечами:
— Меня все устраивает. Вроде бы никаких проблем. Только вот отец… Алкоголик был, издеватель. Мы покоя не знали, из-за него мама много слез пролила. Вздохнули спокойно, когда погиб. Застрелился по пьянке. Злобой своей подавился.
Что-то проглянуло в лице Тамары — жестокое, мстительное. Или показалось?
Сочувственно и мягко расспрашивала Вера Васильевна, против такого искреннего участия не устоишь. Тамара рассказывала о родителях, о себе и за описываемыми ею событиями, фактами и поступками встала жизнь совсем непростая и не такая уж благополучная.
Горем было пьянство отца. Он куражился над дочерью и женой, бил их. Но у матери были свои понятия о женской гордости. Вместо того чтобы призвать к порядку мужа-изверга, она покрывала его. Однажды, напившись до умопомрачения, неизвестно кого и в чем обвиняя, он схватил ружье и на глазах у жены и малолетней дочери выстрелил в себя. Потрясенную девочку мамаша успокоила своеобразно: так ему и надо, нам будет лучше.
«Чужая смерть — цена за собственный покой — это уже философия вполне определенная, — подумала огорченная рассказом следователь. — Как же могла мать такое внушать?»
Спокойное бытие продолжалось недолго. Приехал в деревню счетовод Иосиф Степанко — низкорослый мужчина с длинным отвислым носом. Был он холостым, обходительным и вскоре женился на Тамариной матери.
По тому, как во время воспоминаний об отчиме кривилось лицо молодой женщины, Вера Васильевна поняла: Тамара его не любила. Вопрос за вопросом, вот и ясно — почему.
— Масляный он весь, противный. — Тамара брезгливо передернула плечами. — А скуп-то, батюшки мои! Деньги — все для него. Вот это пальто, — Тамара показала на свое бордовое пальтишко, висевшее на спинке стула, — первое и единственное у меня, да он оговорил за него десять раз — береги, не таскай часто, тьфу! — Эта тема, видно, волновала Тамару, она не скрывала раздражения, голос ее стал резким, куда и подевался спокойный, уравновешенный тон:
— Денег полно, а копейки, гад, не дал мне даже недостачу покрыть, хоть слезно просили…
«Недостачу? Какую недостачу?» — Вера Васильевна насторожилась, но переспрашивать остереглась, а та махнула рукой, отвернулась к окну.
— Да что тут объяснять?! — и замолчала.
«Значит, недостача у тебя. Видимо, в котлопункте, где поварихой работала. И молчала об этом. А проблема, конечно, не из легких для тебя, раз к скупердяю-отчиму за помощью обратилась», — думала Вера Васильевна, не прерывая затянувшегося молчания.
Зазвонил телефон. Подняв трубку, следователь услышала озабоченный голос Николаева.