Последняя война
Шрифт:
– Смеяться, слушай, после войны будем. Ночью, в бане, встретились сыны Кавказа.
– Ты еще доживи до этого, - сказал Славка.
– А почему не доживем? Почему, Слава? Я думаю, доживем.
– Может быть. А я, Гога, почему-то думаю, что меня убьют.
– Ты мне, слушай, помешал ужинать, - сказал Гога, - теперь мешаешь жить. Не говори, слушай, такие вещи.
Гога еще с вечера залег в подлеске и оттуда наблюдал, всех пересчитывал, кто приходил в баню и уходил оттуда. Когда ушел последний, Гога на картофельном поле собрал картошек, попалась
Потом Славку и Гогу потянуло на воспоминания, они стали вспоминать свою жизнь. Они лежали на соломе, в тепле, и каждый вспоминал свое, один Москву, другой - Тбилиси. Гога был армянин, но родился и жил в Грузии, в Тбилиси, и звали его на грузинский манер Гогой, и говорил он с грузинским акцентом. Окончил Гога художественное училище и готовился стать великим художником.
– Слушай, - приподнялся он от волнения, - когда война, понимаешь, когда совсем темно в этой, понимаешь, бане, я могу признаться тебе, что на самом деле буду великим живописцем. Могу признаться или не могу? Конечно, я стану великим теперь только после войны. Слушай, твой портрет напишу, тебя будет знать весь мир.
– Я верю, - сказал Славка, - но ты не играй с судьбой.
Они уснули друзьями, уже хорошо знавшими друг друга, хотя темнота помешала им увидеть друг друга в лицо. Одного не успели они рассказать про себя: какая дорога, какая судьба привела их сюда, в эту ночную баньку. Гога ведь тоже бежал из плена. Свой позор они старательно обошли в разговоре, ко каждый про себя помнил о нем до последней минуты, пока не уснули оба почти одновременно.
Утром Гога долго приглядывался к Славке черными лучистыми глазами.
– Слушай, - сказал он, - а ты ничего парень. Не армянин? Ту гаес?
– Я русский.
– Но что-то, слушай, в тебе есть...
– Ты куда, между прочим, путь держишь?
– спросил Славка.
– Я не знаю. Художник, слушай, и война - это совсем непонятно. Я с тобой пойду.
– Ты думаешь, я и война - это понятно?
– Ты, Слава, знаешь, куда идти. Э, слушай, по глазам вижу.
Гогино лицо, до самых глаз, заросло черной щетиной. Мясистый нос его, как баклажан, нависал над губами и подбородком. Гога был как-то крупно нелеп. А глаза в смоляных ресницах излучали тихий и глубокий свет, делали этого человека беззащитным и беспомощным.
Под зеленой кавалерийской тужуркой на Гоге был теплый домашний свитер и такой же теплый шарф, которым Гога, когда вышли из баньки, прикрыл рот и половину носа.
В этот день они встретили Ваську-гитариста. Славка хорошо знал его по училищу. Длинноногий, рыжий, никогда не расставался с гитарой. Как-то разрешили ему с этой гитарой, закинутой за спину, ходить на занятия, в строю, на дежурства. И в каждую свободную минуту он перебрасывал ее со спины на грудь и с улыбочкой, над которой торчали бледно-рыжие усики, перебирал струны и пел свои песенки:
Эх, бирюзовы
Раскатилися да по лугу.
Эх, ты ушла, и твои плечики
Скрылися-а-а в ночную мглу...
Эту песенку Васька пел так остервенело, так вдохновенно, что никто не смел шевельнуться, пока, закатившись на последнем слове, он не истаивал, не ударял последним коротким ударом пальцев по струнам.
Гога и Славка переходили проселочную дорогу, а по этому проселку с гитарой за спиной шагал Васька. Подождали, поравнялись. Васька остановился, невесело посмотрел на двоих, и вдруг усики его дрогнули, лицо расплылось рыжей улыбкой.
– Холопов! Откуда?
– Он бросился, обнял Славку, потом держал его за плечи и был несказанно рад встрече.
– А ты, Вася, откуда?
– спросил Славка.
– Бежал. Ты у моста был? Ну. Оттуда я и драпанул. Эх, Слава, теперь мы не пропадем.
И пошли они втроем.
– Как же ты гитару ухитрился?
– спросил Славка.
– Что угодно, Слава. Ее - никогда. С ней - до могилы. Подруга моя семиструнная.
– Васька и в самом деле был рад встрече и прямо на глазах ожил, повеселел. Славка познакомил его с Гогой.
Васька лихо перекинул гитару на живот, лихо же вздернул маленькую голову.
И-эх, бирюзовы да золоты колечики
Раскатилися да по лугу...
У Славки сжалось сердце от Васькиного горького восторга.
В середине дня, переходя какую-то луговину между двумя пролесками, встретили военных. Их было трое, в зеленых плащ-палатках, в форме, с короткими кавалерийскими карабинами. Шли они быстро. Как бы уходя от преследования, наклонялись к земле, и от быстрой ходьбы вздувались над их спинами плащ-палатки. Шли наперерез, по той же луговине. Резко остановились. Передний недружелюбно оглядел с ног до головы Славку, Ваську, Гогу.
– Артисты, - сказал с вызовом.
Славка сразу почувствовал и радость, и тревогу. Ему было странно и больно видеть на русском лице военного жесткую неприязнь к себе и к своим товарищам. Ему хотелось пробиться через эту враждебность в голосе военного, в его глазах.
– Может, вместе пойдем?
– сказал Славка миролюбиво.
– Оружие есть?
– так же враждебно спросил военный.
– Достанем, - ответил Славка.
– Вот и валяй, доставайте.
– А вы далеко?
– цепляясь за последнюю надежду, спросил Славка.
– Много знать будешь, - ответил военный и отвернулся к своим. Они рванули с места, вздувая над собой зеленые плащ-палатки. И тут Славка понял, может быть, самое главное, что надо было знать: на войне только с оружием человек может остаться человеком.
– Ничего, Слава, - сказал Гога, положив руку на Славкино плечо. Ничего, Слава. Пошли дальше, дорогой.
– Бегают, бегают, пока фрицы не поймают. Поймают и кокнут.
– Это Васька заключил. Он шагнул вперед и пошел впереди, смешной, долговязый, с гитарой на спине, и красные руки, вылезавшие из коротких рукавов фуфайки, болтались у него по бокам.