Последствия старых ошибок
Шрифт:
— А может, и не надо меня знать, капитан? — рассмеялся алаец, и его «змеиный» язык снова быстро коснулся нижней губы. — Кто меньше знает, живёт хоть на час, да дольше.
Толстенький захихикал. Лицо у него было неприятное, и глядел он на меня с брезгливой опаской.
Алаец же улыбался искренне, а смотрел с обожанием. Он любил меня, как любят гиены отданное им на растерзание тело. И, судя по блеску в глазах, предвкушал уже, что может сделать со мной, потому был по–своему рад мне.
— Хотя… тебе уже нечего терять, капитан!
«Хайор» — название алайское. Но — здесь? Откуда?
Алайцы, если я правильно помнил, жили где–то на окраине южного сектора Империи. В дэпах писали, что это отвратительные гибриды людей и жесткого излучения своей звезды. Хэд, слово, каким мы ругаемся, именно алайский бог. И это у них «вначале мира были боль и тьма». Алайцы жестоки не так, как мы, а для собственного удовольствия. Всё. Больше я ничего и не знал, пожалуй.
Бризо, пристально вглядывавшийся мне в лицо, расхохотался:
— Проклятые мутанты, да, капитан? Ой, мы проклятые. Аж самому страшно.
Он шагнул ко мне, беззастенчиво разглядывая меня и оценивая моё тело в каких–то своих единицах.
Я был практически раздет. Руки и ноги прикованы к усиленной стальным листом стене. Кроме наручников меня держали предохранительные ремни поперек груди и на поясе.
— Хорош! — Бризо с удовольствием хлопнул меня по бицепсу. Рука у него была сухая и шершавая, покрытая микроскопическими чешуйками. — Ты даже не представляешь пока, капитан, что я могу с тобой сделать, — по его телу пробежала судорога удовольствия, видно он что–то вообразил себе. — Сначала мы тебя чуть–чуть разогреем, чтобы узнать, что ты любишь? Да, радость моя?
Он подошел к длинному столу, я не мог видеть, что там, но вернулся он с бичом. Или чем–то вроде, я так и не научился разбираться в этих старинных средствах для избиения себе подобных.
Потом Бризо отстегнул ремни, поддерживающие меня, чтобы не мешали.
— Ты в туалет не хочешь? — спросил он неожиданно. — Я бы не хотел портить первое впечатление. — Нет? Пшаки, проверь его.
Толстяк подошел ко мне с приспособлением, похожим на прививочный «пистолет», и стал водить по телу, ставя кое–где крестики маркером. Искал болевые точки, наверное.
— Шевелись, чего возишься?! — и Бризо поддел толстяка рукояткой кнута, вызвав звонкое верещание.
— Нам велели достать твой мозг, капитан, и отослать его хорошим умным людям. А тело им не нужно. Радуйся мне. Пока ты меня забавляешь — ты целый.
Бич свистнул и лёг плоско, вызывая больше жжение, чем боль. Бризо не хотел портить мне кожу. Он просто вот так размышлял, как извлечь максимум удовольствия.
Я молчал и не дёргался. Чем больше я реагирую, тем больше удовольствия получит это змеиное отродье. И я его не боялся. Боль я перетерплю,
— Умница, капитан, мы с тобой поладим. А вот так? Так больнее, да? — по лицу Бризо было видно, что ему просто здорово — зрачки расширились, глаза блестели. Он был как под дозой.
Нужно вспомнить, как я сюда попал. Я отстрелился от «Зигзага»… Но Бризо мешал мне думать.
Он бил увлечённо, но от того менее технично, чем ему хотелось бы: рука у него дрогнула, кожа лопнула над ключицей…
Алаец выругался и украсил меня ещё дюжиной симметричных ранок, играя бичом и так и этак. Лицо его кривилось. Он потерял настрой, в раздражении отшвырнул орудие пытки и обернулся к толстому.
Толстый шустро порысил в невидимый мне угол.
Пискнул коммуникатор. Но Бризо не обратил на него внимания, а Пшаки подойти боялся. Коммуникатор выдал ещё две или три трели и заткнулся.
— Иди сюда, Пшаки!
Толстяк бочком приблизился, готовый отскочить. Он лучше меня знал своего хозяина, а даже я видел, что Бризо раздражён.
— Обработай ему раны. И как следует, криворукий. Если не успеет подсохнуть к ночи, я сделаю из тебя кюрфу и буду жрать. Толстый мешок с дерьмом! Ты–то даже для пытки не годишься.
Бризо изловчился и пнул таки толстяка. Потом шагнул ко мне, шумно вдохнул, расширив ноздри, и наклонился к груди. Я почувствовал движение по коже чего–то влажного и понял, что он слизывает кровь.
— Хорошо, — сказал алаец, поднимая, наконец, голову. — А ты когда–нибудь занимался сексом с мужчинами? — Он провёл рукой по моему бедру. — Нет? Повезло же мне, сегодня, однако. Работай, Пшаки.
Алаец доброжелательно улыбнулся мне, ещё раз похлопал, как фермер, хлопает и чешет свинью, радуясь, как быстро она набирает вес, повернулся к двери и…
Дверь открылась, пропуская эрцога Локьё, с целой толпой народа за спиной.
Вот это была немая пауза.
Несмотря на боль, мои губы сами раскрылись в улыбке.
Эрцог смотрел на меня, и я видел, что он узнал.
Лицо Бризо исказилось. Эрцог припёрся не вовремя, ох, как не вовремя.
— Вот ты чем занят так, что даже не можешь меня встретить! — рыкнул Локьё. — Где ты взял это мясо? Ты что, оглох, недомутировавшая крыса?
Смеяться было больно, разорванные мышцы начинали подрагивать, но остановиться я не мог.
— А ну, снимите его! — приказал эрцог. — Только осторожнее, идиоты!
Двое бойцов бросилось ко мне, толстый Пшаки взялся им помогать.
— Приведите в порядок и в белый кабинет. А ты пошли, поговорим, — последняя фраза относилась к Бризо.
О–па. Так чей же это таки корабль? Экзотианский или алайский? По внутренностям карцера определить было сложно. Или это не карцер? Да и название «Коготь» я где–то слышал… Корабль с алайским экипажем на службе Экзотики? Или…
И что же всё–таки случилось? Как я сюда попал?