Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов
Шрифт:
7
Время есть, время было, но времени больше не будет.
Понять, сколько прошло времени, было невозможно. Сон подкрадывался незаметно, к каждому порознь, и был неодолим. Он не приносил ни отдыха, ни облегчения — как будто спали в душной жаркой комнате. Сны не запоминались. Возможно, так оно и к лучшему…
Условные здешние сутки складывались из четырёх частей: «днём» солнце описывало в небе четверть круга, «утром» и «вечером»
Удалось разобраться, где север. Ну и что?
Апатия наваливалась так же глухо, периодически и неотвратимо, как туман…
Поначалу принявший бразды правления Костя требовал от всех соблюдения предельной осторожности, но постепенно все убедились: прямой физической опасности здесь не существует. Никто не шастал по ночам с громким топотом, не выл на задворках, не шелестел по разрушенным крышам, не подкрадывался к спящим, не караулил у выхода…
Определенные плюсы у проклятия на соль наличествовали: людям не требовалось ни еды, ни питья. Это откладывало трагическую развязку на какой-то срок. Но и только. Всё равно нужно было чем-то заняться — правильной разведкой, картографированием, обустройством — чем угодно, лишь бы подгонять шевеление извилин, заставлять тело двигаться, напоминать сердцу, что надо стучать не реже и реже, а в прежнем ритме.
Считать «дни» взялся Армен — и тут же столкнулся с ещё одной проблемой. Он попытался делать отметки в карманном календарике — и обнаружил, что ни ручки, ни карандаш не оставляют на бумаге никаких следов. Точно так же не получалось делать отметки на стене: нож в общем-то оставлял борозды на мягком, похожем на гипс, камне — но при этом не удавалось выцарапать ни букв, ни цифр, ни каких-нибудь других внятных знаков. Костя и Шаддам долго ломали головы над феноменом и наконец сошлись на том, что это побочный эффект всё того же проклятия на соль; как известно, соль входит в состав чернил…
Армен нашёл некий промежуточный выход в том, что набрал несколько горстей гальки и каждый раз, когда просыпался и убеждался в том, что за туманным периодом следует световой, а не тёмный, выкладывал очередной камешек под стену. Кроме того, Армен сам назначил себя запоминателем всего необходимого и нового.
Благо, пока что и нового, и необходимого было совсем мало.
Толик озаботился благоустройством дома: мёл, протирал, перебирал вещи в поисках того, что можно использовать — как инструменты, как детали, как материалы. В доме завелась нелепая, но прочная мебель, грубая, но пригодная к носке сменная одежда. Осмелев, Толик даже принялся перекраивать здешние интерьеры под привычные мерки, но тут его осадили — скорее от досады, чем по каким-то другим причинам, — и он ограничился своей комнатой.
Шаддам и Костя каждый «день» предпринимали по две-три короткие — тысяча шагов, не более, — вылазки на разведку. Иногда с ними увязывался Армен. Экспедиционеры приносили отвалившиеся от стен керамические плитки, цветные камешки, какие-то мелкие предметы из домов. Особенно много было медных и бронзовых ламп.
Один раз Шаддам нашёл обломанную окаменевшую ветку дерева — и тоже принёс.
Николай Степанович большую часть времени спал — похоже, удар был сильнее, чем казалось поначалу. Сон
Вот так и превращаются в соляной столп, говорила она себе же чуть позже.
Если бы здесь были мухи, она отгоняла бы мух. Она почти бесилась от того, что здесь не было мух.
Просыпался Николай Степанович ненадолго и чувствовал себя очень скверно. Попытки его поучаствовать в разговорах и обсуждениях неизменно и быстро заканчивались кромешной усталостью и головной болью, с которой он, обессиленный, и засыпал.
Иногда он начинал бредить. Аннушка прислушивалась к неразборчивому бормотанию, но улавливала только отдельные слова. Огонь, огонь, удавалось уловить ей, или: крысы, крысы…
И когда в вечерних сумерках вдоль стены пробежала серая крыса, Аннушка просто не поверила глазам. При такой неподвижности и безжизненности всего вокруг рано или поздно увидишь хоть крысу, хоть чёрта лысого…
Как и всех, её временами намертво сваливал сон. Но она спала меньше всех: засыпала в «утренних» сумерках и в них же и просыпалась.
А на седьмой день Николай Степанович вдруг глубоко, со всхлипом, вздохнул, перевернулся на спину и сел, озираясь по сторонам так, словно впервые всё это видит. Он наконец чувствовал себя так, как привык за долгую, полную событий жизнь: свежим, решительным и мыслящим ясно. «Драконья кровь» в очередной раз доказала свою чудодейственную силу…
Одной из самых сложных задач в бытность мою малым таинником Ордена всегда оставалось — не привлекать к себе внимания. Точнее — вести себя как все. В юности мне казалось, что это одно и то же. Отнюдь: в городе Лондоне проще всего смешаться с толпой, демонстрируя безукоризненные манеры и слегка экстравагантный стиль одежды. А уж монокль в глазу или леопард на поводке просто гарантируют невмешательство в вашу личную жизнь.
Я находился в Лондоне в качестве корреспондента австралийской газеты «Кенгуру либерти», что, по мнению учредителей (Якова Вилимовича Брюса, если вы ещё не догадались), означало «Свободу кенгуру». Дело в том, что в Австралии кенгуру начали вытеснять с исконных мест обитания. Прогрессивная австралийская общественность не могла оставить этот факт без внимания, а поскольку сами кенгуру выпускать газеты не имеют права, то она, общественность, взвалила этот тяжкий груз на себя. Тираж газеты в первый же месяц зашкалил за пятьдесят тысяч — по австралийским меркам, это астрономическая цифра.
Мне предстояло взять интервью у лорда Керзона: что сей государственный муж думает о проблеме и не грозит ли Австралии та же ситуация, что имела место в Англии времён «огораживания», когда вытесняли с насиженных мест крестьян, освобождая от них земли для овец?..
Разумеется, всё это было чистой воды тухтой — если пользоваться современным совдеповским языком. Тухта — это некая работа, выполняемая только на словах. В нынешней России, по многому судя, стремительно осваивали это искусство: забивание тухты.