Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
У выхода из садика — там, где недавно дежурила телегруппа — стоял, прислонясь к чугунному литью ограды, высокий юноша — тот самый, которого Николай Степанович еще зимой приметил на Кунцевском кладбище, когда хоронили Великого. Юноша был в страшно знакомой кавалерийской шинели и с той же синей повязкой на лбу. Николай Степанович непроизвольно замедлил шаг.
— Что? — спросила Светлана. — Все-таки?..
— Похоже, что да.
Юноша оторвался от ограды и медленно пошел навстречу. Потом остановился.
С испугом, будто что-то забыл, огляделся. Полез за пазуху.
Николай
Юноша извлек на свет тонкую брошюру.
Подошел вплотную. Лицо его было белым, скулы пылали. Протянул книжку.
Это был «Огненный столп» издания двадцать первого года.
— Николай Степанович, — сказал юноша, склонив голову. — Соблаговолите автограф.
Часть третья
1
Обучаться поэзии в те времена считалось великим паскудством.
Они сидели в лаборатории Брюса и разбирали третий сундук. Искомого пока не было. Подходила к концу вторая неделя поисков.
— Странно, что о происхождении системы румов так ничего и не известно, — сказал Костя, поправляя повязку на лбу. — Ни в одном источнике, — он показал на гору просмотренных книг.
— Древние умели хранить свои тайны, — пожал Николай Степанович плечами. — Да и наверняка эти сооружения старше всех сохранившихся книг раз в сто.
— И устных никаких преданий?
— Может, Софроний что-то и знал, — Николай Степанович вздохнул. — Теперь не спросишь.
— Все забыл?
— И забыл тоже. Умер он в семьдесят втором, под грузовик попал…
— Понятно: А вот эти таблицы — они для чего? — Костя показал на пухлый том в дешевом бумажном переплете с заголовком «Таблицы случайных чисел. Издание Пулковской обсерватории АН СССР. 1927 г.»
— Которые? Ах, это: По ним определяются выигрыши во всевозможных лотереях, на бегах — ну и так далее. В сущности, это казна ордена.
— Вы меня разыгрываете, — сказал Костя.
— Помилуйте, — ответил Николай Степанович. — Как бы мы в советское время с золотом оперировали? А так — просто, тихо, без обмана.
— Откуда же они взялись, эти таблицы?
— Царь Ашока пособил. У него люди были — да и есть, неверное — которые простые факты будущего на сто и на двести лет могли рассчитать. Рамануджан, гениальный математик-самоучка — слышал про такого? Так это был тот, кого они забраковали.
— А Союз Девяти — он уцелел?
— Надеюсь. Видите же: атомной войны нет и не будет, страшные прогнозы по СПИДу не оправдались: Стараются старички.
— А что ж вы с ними: ну: не состыкуетесь?
Николай Степанович сплел пальцы.
— Сложный вопрос, Костя. Во-первых, это трудно сделать чисто технически. Я не знаю, где их искать. Возможно, они в тех румах, куда мы не можем попасть.
Возможно, есть румы, о существовании которых я просто не знаю. Скажем, этот.
Если бы не твоя карта…
— Это не моя карта. Это карта маршала Фархада.
—
Я ведь так и не успел приобщиться Великих Тайн. Торопился, прилетаю — а тут…
По-моему, вы, Костя, знаете куда больше меня.
Костя Новиков был родом из уральского городка Невьянска. Окончив с отличием десять классов, он приехал в Москву учиться на философа. К тому времени он прочел всего Канта, Аристотеля и Николая Кузанского, не говоря уже о Марксе-
Энгельсе. А тех авторов, кого не было и быть не могло в городской библиотеке, ему охотно давал на прочтение сосед, священник здешнего прихода отец Ксенофонт, человек с академическим образованием, сосланный в глушь за строптивость и впадение в ересь экуменизма. Вступительные экзамены в МГУ Костя сдал, но на собеседовании на вопрос: «Какова, по-вашему, роль философской науки в борьбе с буржуазной идеологией?» — ответил: «Философия есть любовь к мудрости, борьба ей не к лицу. Если бы она занималась борьбой, то и называлась бы филомахией». Не желая возвращаться с позором в родной город, он устроился дворником на место только что помершего татарина Гильметдинова. Обживаясь в дворницкой, он наткнулся на гулкое место в стене…
Там была кавалерийская шинель с двумя Георгиевскими крестами. Один из крестов был вызолочен с реверса.
Там были две тонкие кривые сабли с алмазами в рукоятях.
Там был автомат ППС и две цинковых коробки патронов.
Там был переплетенный в сафьян гроссбух с непонятными письменами.
Там был свиток разнообразных карт.
Там были, наконец, две сотни кожаных папок, набитых отчетами великих и малых таинников Ордена своему маршалу. Отчеты написаны были, как правило, по— русски…
Два года понадобилось Косте, чтобы прочесть гроссбух. Это была тайнопись на основе санскрита. Но теперь у него в руках оказался устав Ордена и полный список его членов.
Он повторил скорбный шестьдесят восьмого года маршрут Николая Степановича, натыкаясь везде то на недоумение, то на свежие могилы. Он уже понимал, что прикоснулся к тайне уже после ее исчезновения. Но упрямство не позволяло ему опускать руки.
Расследование стало единственной его страстью.
Он прочел о тайных обществах все, что было опубликовано. Он знал, кто такие атраваны и какое отношение имеют к ним нынешние кочегары и истопники. Он знал, чем элевсинские мистерии отличались от самофракийских, а орфики — от орфеотелестов. Он мог перечислить все одиннадцать принципов Семьи Зеленого Дракона. Он с уважением отзывался об иезуитах и с насмешкой о мартинистах. Во всех оттенках масонства он ориентировался, как старый лоцман в знакомой бухте. Розенкрейцеры и тамплиеры, Каморра и Каббала, кугурты, дервиши и маги, вагабиты, «тринадцать», «Бедный Конрад», Ку-Клукс-Клан, вендикатории, оранжисты, иллюминаты, манихеи — были для него просты и понятны. Валентинианы и офиты вызывали в нем некоторую оторопь, а некрономы, люцефериты и туги — неподдельный страх, — тем более, что Костя доподлинно знал, что все они существуют и действуют.