Пособие для Наемника

Машевская Анастасия

Та взялась. Вцепилась и потянула в сторону. Ульдред точным, некрасующимся движением достал меч и без разговоров отсек управляющему конечность ниже локтя.

— В темницу. — Даже ее голос стал другим.

Молот, ударяя по наковальне, не стрекочет цикадой, не щебечет и не поет соловьем. Он ударяет один раз, точно и беспощадно, и лишь немного и иногда от отдачи постукивает повторно. Ничего, так даже лучше. Этот отстук будет эхом ее решений, ее силы, ее ярости, если потребуется. Эхом, которое пугает в темной пещере или стылой темнице, отражаясь от стен, десятикратно сильнее, чем то, что его издает.

У нее есть имя. И у нее есть власть, превосходящая любого

другого герцога так же, как любой герцог превосходит всю прочую знать. Потому что она, Идель из Греймахау, как напомнил ей Дайрсгау, была первой наследницей Аерона в те дни. Должна была быть второй, после отца, но вверяя Теоданису все войска, какими он тогда располагал, молодой император заставил Тео письменно отречься от претензий на трон в пользу дочери, чтобы не сосредотачивать в руках герцога слишком много власти одновременно.

Во дворе чертога взвился гвалт. Мачеха даже посмела рвануться сначала к стенающему управляющему, а потом и к ней, Идель. Схватила за плечо и дернула, как сопливую девчонку.

Ее. Наследницу деорсийской короны.

Идель проглотила вспышку негодования, не давая себе повысить голос. Герцоги не кричат. Престолонаследники — тем более.

— И ее тоже, — приказала леди. — В отдельную.

За что? — спрашивали многие, но больше шепотом. И только мачеха, когда ее уволакивали, сыпала в падчерицу проклятьями и требовала ответа:

— Я жена герцога! Я герцогиня! А ты…

Конечно, этого следовало ожидать. Мало, кто воспринял ее приказ с большим воодушевлением — разве что те, кто и прежде был с ней. Даже вон, некоторые стражники похватались за мечи, оголив на ладонь или больше. Ульдред быстро рыкнул на них: в своем они уме? На кого собираются нападать? На дочь герцога Теоданиса и будущую правительницу? На сестру императора?

Это присмирило недовольных. Хотя бы на время.

Идель тогда — как и сейчас — закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— За то, что вы опозорили своего супруга-герцога, — ровно сказала она мачехе. — А господина управляющего, — Идель подбородком указала в сторону, ведущую к местной тюрьме, — за то, что посягнул на чужое. На жену своего сюзерена.

Мачеха кричала что-то еще, Идель не слушала. Она точно знала, что вздернет управляющего, потому что он был в числе первых, кто по сути низложил ее, сделав ее существование в собственном замке жалким. Но с мачехой так поступить не выйдет. У нее много сторонников, она дочь известной семьи, и она — жена отца. Идель допускала, что, как бы ни охраняли темницу с герцогиней-консортом, та все равно умудрится поддерживать сообщение со своими людьми и искать их помощи. Вассалы герцогства тоже, давно привыкшие к этой метле, будут обивать пороги, вступаться и даже обвинять Идель, что она увлеклась игрой в правление и по неопытности сделала глупость. Это значило, что единственным союзником Идель могла стать правда.

Она приказала своим гвардейцам обшарить покои управляющего и мачехи снизу-доверху в поисках доказательств их связи. Неоспоримые факты пошатнули сначала тех сторонников прелюбодейки, которые шли за ней попривычке или из принципа следования за большинством. Затем тех, кто занимал выжидательную позицию и старался подстраиваться под новые течения вовремя, чтобы не оказаться в убытке. Мало-помалу, сдались и самые верные. И, наконец, пришло письмо от отца.

Теоданис соглашался на любое решение, за которое Идель готова была «рискнуть разгребать последствия». Взвесив все, как следует, леди призвала Фардозу и, не расторгая брак отца и мачехи (ведь иначе Теоданис наверняка потеряет часть войск из семьи жены и получит

осведомленного предателя), широким жестом велела Аббатству пригреть блудную дочь в своих стенах. Пока она не раскается в прелюбодеянии по-настоящему полноценно.

Идель научилась приказывать. Научилась отдавать распоряжения и спрашивать за их выполнение. Она научилась и сидеть, и стоять так, чтобы в одной позе читалась непререкаемая воля.

Она научилась жить с медальоном Греймхау на шее, который в иные дни, будто привязанный к ногам утопленника валун, тянул ее вниз. И даже с ним она стала распрямлять спину. Все — чтобы больше никогда не быть наковальней.

Лишь изредка все еще молодая эрцгерцогиня приходила сюда, на этот подъем, и смотрела вдаль. Помимо того, что здесь мало кто бывал, у выбранного места отыскалось еще одно существенное преимущество — вид. Первые застройки поселений за этой частью крепостного укрепления начинались значительно дальше, чем в других местах, открывая взору Идель, прежде всего, покатый, как горячая краюха, луговой пустырь. Здесь она могла не видеть дома подданных, могла забыть, что Греймхау — это не дом. Это символ ее положения, ее рода, ее работы и оплот ее власти.

В ее восемнадцать Аерон завершил сложную компанию по восстановлению границ империи, отобрав назад хотя бы самое свежераздаренное матерью. Идель прибыла ко двору в ослепительном сиянии молодости и со взглядом человека, который повзрослел слишком быстро. Она не умела ничего из того, что умели девицы на выданье — вышивать, вязать, играть на музыкальном инструменте или петь, она не разбиралась в романах, из причесок своими руками могла разве что заплести косу, и мало что смыслила в моде. Но она умела молчать и слушать, умела договариваться по мере надобности и строить свою речь отталкиваясь от того, что говорили ей другие. Она умела улыбаться нужным людям и сразу вычислять, кто из них нужный. Она была «той самой леди Греймхау», которая выиграла тяжбу у Абшоля и присоединила к и так здоровенному герцогству еще и бывшие графские земли. И умела осаживать всех, кто забывал не свое, но ее место в обществе.

На том приеме, вздохнула Идель, снова плотнее закутавшись в покрывало, она увидела их: Эйвара Дайрсгау, чей взгляд изменился с их первой встречи и чьи вопросы, теперь более сложные, с двойным дном, доказывали, что советник проверял ее; и Лейгрефа Вайсвенна, герцога Морканта, человека, положившего начало ее непростой битве за собственную свободу.

Уезжая в тот раз из столицы, она уже знала, что Легрейф доставит ей сложности — он преследовал ее с приставаниями все дни праздника. Однако, как выяснилось потом, даже Эйвар Дайрсгау не мог предположить, что, устав от отказов, через два года Легрейф явится к стенам Греймхау с вооруженными рядами.

До этого он неоднократно наносил ей «визиты вежливости» — приезжал в гости с подарками днем и предложениями по вечерам. Устав от «наигранного сопротивления», Легрейф перешел от предложений к частным незванным визитам в ночное время. Идель, даже обложенная охраной, боялась заснуть. Она до зуда изнывала от желания кликнуть охране, чтобы ублюдку укоротили обе руки, а заодно отсекли голову. Однако точно знала: если в ее чертоге насильственной смертью погибнет один из герцогов Деорсы, новоявленная «императрица», сестра Легрейфа, не оставит этого просто так. Скандал будет неимоверный, а крайней выйдет она. И тогда все, кто с ней связан — отец, гвардейцы, мастера гильдий и прочие люди, которые стояли за ней и опирались на нее хотя бы потому, что когда-то позволили ей опереться на них, — пострадают и утратят позиции.