Пособие по перевороту
Шрифт:
– Ты че, мужик, охренел?!
– с трезвым укором в голосе спросил Каликин, искренне заинтересованный в ответе.
– Ты живой или Ленин?
– спросил его в свою очередь Барсик, стоявший все еще в той же позе, как позже выяснилось, временно закостеневший от шока.
– Я - Ленин? Да я тебе...
– пригрозил Каликин, неожиданно вспомнив, что он демократ.
– А это кто?
– спросил Барсик, показывая глазами на первого Ленина.
– Это?
– Каликин ухмыльнулся и подошел поближе, натягивая кепку, - а во, ухо видал? Вот он - мое ухо и есть. А вы Гоголя не понимали? Говорили, так не бывает. Провидец!
Академик Барсик, наконец, стал понимать, что произошло и почему
Через пять минут в комнату постучали голосом Зюганичева:
– Поторапливайтесь, любезнейший, у нас еще горячее и особый пункт программы, а уже темнеет.
– Секундочку, - крикнул Барсик голосом переодевающейся девушки, - не заходите! Что делать-то?
– обратился он к Каликину, - как я второго покойника объясню.
– Я спасу вас, - сказал Каликин, и вдруг его лицо осенила счастливая идея, - я спасу Россию!..
В полумраке апрельского вечера от Мавзолея отъехали две машины. Одна большой черный кадиллак - с гробом вождя мирового пролетариата Владимира Уй-йянова (Ленина) рванул вниз, под гору, резко свернул на набережную, просвистел через Яузские ворота, миновал Таганку и Абельмановку и очутился у старообрядческого кладбища в Калитниках. Второго вынесли в простыне два дюжих охранника и сунули в багажник лимузина, который все еще поджидал Барсика. А тот, обнимаясь в лаборатории с Каликиным, благодарил его за спасение от уголовного наказания: кто же будет преследовать врача за то, что он случайно зарезал живого Каликина, но оставил в целости и сохранности дорогостоящую биологическую копию?.. Та идея, так кстати озарившая ленинскую голову Каликина, и заключалась в том, чтобы выдать клонированное тело за натуральное, паспортизированное, а себя любимого сделать Президентом России, подсунув Зюганичеву в виде доморощенной биокопии.
– Хорошо, что не перепутал, я бы тебе сонную артерию перекусил, сказал Зюганичев, услышав покаянное признание академика, и по-детски улыбнулся.
Сделав свое дело, Барсик благодарно распил с Каликиным бутылку "Амаретто" и повез домой отжившего свой короткий век агнца Долли. Так, про себя, он стал называть клонированное тело Каликина. И хотя Барсик был большим ученым, и мухи профессионального любопытства овладевали им и пытались совратить его с пути истинного, он не стал заспиртовывать бывшего кандидата в Президенты, а от греха подальше сжег его тело в песочнице детского сада, что располагался неподалеку от его дома. Так и положено поступать с нечистой силой. Барсик сидел рядом с песочницей и потягивал "Беломорчик", а тело, облитое бензином, потихоньку подсыхало и рассыпалось, пока прямо над песочницей не пошел столбовой ливень и не превратил угольки в грязь. Через несколько минут песок был промыт до белизны, а вся грязь ушла глубоко в землю. С одним, правда, не успевшим еще набедокурить Лениным, было покончено. Небеса просияли, как иногда это случается в предзакатную пору, когда вкруг нескольких бурых туч вдруг возникает голубое обрамление и оказывается видно небо, все такое же ясное, лазоревое, как и днем.
Каликин остался в лаборатории один с ящиком "Советского шампанского" в ожидании возвращения званых гостей с променажа вдоль опустошенной кремлевской стены.
Глава 5
ПРАВА, КАЦ и Я
Затеяв писать предисловие к этой рукописи, я обнаружил, что таких предисловий была уже написана гора, можно вспомнить сразу несколько, но я хочу привести в пример одно булгаковское, к "Театральному роману". Там автор, который нашел рукопись романа, объясняет читателям, что он к нему не имеет никакого отношения и что рукопись его попросил издать товарищ, который, к тому же, умер.
Не
Действительно, рукопись, которую вы держите в руках и которая уже стала книгой, попала ко мне случайно. Написана она была человеком, который мне не был знаком, хотя как будто бы однажды и привиделся мне. Он живет за границей, а там все плохо, и я обещал издать его книгу на родине, то есть в России, поскольку это была его единственная просьба.
Ему сейчас очень грустно и тяжко. А грустно ему потому, что живет он с женщиной, которую любит, и живет в Швейцарии. У него есть деньги, и все вокруг него хорошо. Так вот, оказывается, когда все вокруг хорошо, это и есть плохо.
Давайте его пожалеем и выполним его волю: издадим эту книгу.
Теперь еще следующее: я сколько ни пытался установить подлинность имен, которые в этом произведении появляются, не сумел этого сделать.
И еще насчет "этой страны"...
А если когда-нибудь в этой стране
Поставить задумают памятник мне...
А. Ахматова
Кладбище было черным. Не потому, что черный цвет - цвет траура, а потому, что большая его часть была застроена склепами, огромными крестами и плитами из черного гранита. В основном похоронены в этой стороне кладбища были целые старообрядческие кланы, все купеческие фамилии. Они и церковь помогали строить, и кладбище это содержать. Теперь же все здесь заросло лианами, спускавшимися с корявых ветвей, паутиной и забвением. Джунгли!
Процессия была небольшая. Гроб несли медленно, пробираясь сквозь ивовые ветви, вьюны и еще черт знает что, как сквозь тростниковые заросли. Узкую тропинку уже еле было видно, откуда-то со стороны завода "Серп и молот", где пятый год простаивало три четверти мощностей, повеяло холодом. Зюганичев шел за гробом, опустив голову, вспоминая меню второй половины вечера.
– Так, - вздохнул он начальственно, - где тут яму-то вырыли, Анатолий Иванович?
Из-за спины Зюганичева, как вспухший призрак Суслова, показался отставной козы барабанщик стихуйщик Пролежнев. (Это его литературный псевдоним, настоящая его фамилия - Экземпляров.)
– Дальше, - промычал он.
Они шли еще долго, пока совсем не стемнело. Обернувшись на вереницу соратников, Зюганичев увидел только горящие во тьме воротнички белых рубашек, словно глаза призраков. В кладбищенском мраке по-кошачьи проорал филин. Кто-то встрепенулся в ветвях, оббил об них перья и перепрыгнул на другое дерево.
– Может факелы зажечь?
– спросил Пролежнев.
Устроили факельное шествие. Пришлось помучиться с деревьями: факелы все время цеплялись за ветки и стебли, пару раз сухие стволы лиан, вспыхнув как бикфордовы шнуры, понесли огонь вверх, к кронам. От ночного холода и жара огня вокруг шествия образовался туман. Если бы кто-то мог видеть процессию с ветвей, кроме жирных летучих мышей, тот увидел бы, что территория кладбища давно закончилась и яма, зияющая на лысой горе и приготовленная для гроба, вырыта на склоне одного из вулканов, которые повырастали в Москве за этот год, как шампиньоны.
– Забивай, - буркнул Зюганичев рабочим, смахнув скупую слезу со щеки, помните, товарищ Ленин, я вас любил.
– Чего же боле?
– успокаивающе приобнял его Пролежнев.
– Што?!
– насупился Зюганичев, ему всегда слышалась в голосе Пролежнева издевка. Даже то, что лицо Пролежнева выдавало в том давно умершего человека, тоже казалось издевкой. Ему вообще все его окружение казалось сбежавшим с шабаша мертвецов, да и в своем лице он находил мертвечинку, и это раздражало его.
– Ветчинки бы сейчас, - зевнул Пролежнев, - опускать, что ли?