Пособие по выживанию
Шрифт:
— Фу, срамота, — высказались не ноги. — Чай, только на метлу села?
— Ага, — отозвалась я, предпринимая титанические усилия, чтобы не свалиться.
— Ну, стало быть, залетай, Григорьева, — смилостивился домовой.
— Станислава я, — выдохнула, когда метла осторожно влетела.
— Стаська, стало быть, — решил домовой. — А я Никодим. Водку будешь?
Тут я попросту разжала пальцы и бухнулась на пол. Благо, падать было не высоко. И уже там, лежа на теплом древесном полу и разглядывая
— Буду. Чай малиновый. Есть?
— Есть, как не быть, — усмехнулся домовой.
У Никодима мне очень-очень понравилось. Три круглых окошка давали много света, сам дом был очень теплый, атмосфера дружелюбная, столик светлого дерева, а на столе книга… из серии про «Как…», в смысле это была «Как приструнить чертей».
— Да давить их, гадов, надо! — в сердцах выдохнула я.
И с этого момента между мной и старшим домовым установилось абсолютное взаимопонимание.
Спустя час, три чашки чаю для меня и пяти стаканов водки для него дядь Никодим учил меня жизни:
— С подарками ходить начнут — гони!
Я понятливо кивнула, да что там кивнула — я записывала. Для чего мы выдернули из книги несколько листов, а домовой мне от щедрот душевных цельный огрызок карандаша выдал.
— Угрожать станут — не слухай, — продолжал дядь Никодим. — Ты вот что обмозгуй, Стасенька, на территории университета меж студентами драки да побоища ни-ни. Записувай.
«Драки ни-ни», — послушно записала я.
— А вот коли порядки наведут, тады и подписувай… на денек, стало быть.
«На денек можно» — торопливо записала, и мы с домовым похихикали, подленько и гаденько очень.
Ибо чертей ждали суровые времена.
— И сколько так чертей мурыжить можно? — поинтересовалась я.
— Неограниченное количество предписаний, — обрадовал меня дядь Никодим.
Мы, стало быть, собирались вновь подленько похихикать, но тут в дом постучали. Не в двери там, не в окно, а в дом. Отчего дом весь задрожал.
— Входи уж, — отозвался домовой.
И в комнату вползла голова нечта — огромная, темная, двенадцать глаз мигнули красным, и она, голова, вопросила:
— Договор?!
— Нема договора, — хихикнул дядь Никодим.
— Черти! — взревело вновь чудище.
— Действуй согласно инструкции, — весело посоветовал домовой.
— Понял, — еще один рык.
И чудище убралось из домика.
— Ну, за успех! — провозгласил домовой.
Мы чокнулись, я чашкой с чаем, он кружкой с самогоном, и выпили.
— А что, дядь Никодим, давно ли вы в УВМ служите? — спросила я.
Домовой ухнул, закусил огурчиком соленым, после подпер щеку кулаком, взгляд его затуманился, и начался рассказ:
— О ту пору, как молод был, жил я в деревеньке Утятино, домик мне выделили знатный, ведьминский,
Он вдруг умолк. А я жадно спросила:
— Дальше? Дальше-то что было, а?
— Дальше, — дядь Никодим тяжело вздохнул. — А дальше, Стаська, случилось горе-горюшко — заехал в деревеньку нашу боевой маг.
— Ой, — вскрикнула я.
— То-то и оно, что «ой», — домовой сник. — Закружилось у них, завертелось, не вернулась под утро моя Ульяна, токмо к закату пришла… Глазки-то шальные, на щеках румянец, да не с морозу, коса расплетенная, губы, губы-то пунцовые и улыбка така, что не сходит. И, стало быть, заговоришь с ней, а сидит, в одну точку глядит, словно в неведомое, да улыбается.
— И… и… и что? — спросила отчего-то шепотом.
— А чего уж тут рассказывать — и ничего, — в сердцах ответил Никодим. — День ходила счастливая, второй да пятый, а опосля маг-то тот с нечистью болотной разобрался, ведьму-то поцеловал, по заду шлепнул, сказал: «Бывай, красавица» да и был таков.
— Ох ты ж черт!
А что тут еще скажешь? Черти — они гнусные, прям как эта ситуация.
— Ой, и тосковала она, ох и плакала, чуть волосы на себе не рвала. Исхудала вся, одни глаза-то и остались, уж как не выплакала, я и не ведаю.
Мы помолчали, после я спросила:
— А потом? Потом что было-то?
— Потом… — лицо домового стало вдруг жестким, — ушла она, Стасенька. Точнее будет — улетела. По ночи, не прощаясь.
— Куда улетела?
— Дак к нему, в столицу, — дядь Никодим плеснул себе еще. — Это я все потом узнал, от знакомого домового. Прилетела она к этому, чтоб его черти порвали, любовь она, Стась, гордости-то лишает. Да только зря летела, у него таких ведьм две штуки, покорные, красивые, а что гордость давно забыли, про то и речи нет.
— И он ее… выгнал? — я уже исключительно шептала.
— Лучше бы выгнал тогда, — тоже шепотом ответил домовой. — С ним она жила, полюбовницей-то.
Недоверчиво гляжу на домового. То есть не то чтобы словам не верю, нет, домовые народ честный, просто как понять — «с ним жила», коли там еще две ведьмы имелись.
— Д-долго жила? — спросила осторожно.
— С год где-то, — произнес дядь Никодим, — а мы с Борей ждали и ждали, что вернется, одумается, что проснется гордость-то — четвертой полюбовницей у энтого с кровью демонов жить.