Пособник
Шрифт:
— Идем… — Энди проглатывает слюну. — Идем искупаемся. На озеро, на речку. — Он бросает взгляд на каменную надстройку.
— А что, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодро и беззаботно, — искупаемся. — Я смотрю на свои руки, они все грязные и исцарапанные. Кое-где пятна крови. Руки все еще дрожат. — Отличная мысль.
Мы выбираемся из зарослей на яркий дневной свет.
Меня охватывает целая буря эмоций — надежда, радость, непонимание и страх; но это продолжается недолго, наверное, минуты три-четыре, пока
Мы пришли сюда через сад и лес, по той горе, на которой бог знает сколько лет назад лежали мы с Энди, нежась на солнышке, потом по крошечной долине, потом вверх через кустарник и мертвые коричневатые листья папоротника к деревьям на вершине холма. С запада дул влажный ветер, стряхивая капли с высоких голых деревьев и унося прочь гул автомагистрали.
Нас здесь человек двадцать, включая полдюжины констеблей, которые несут снаряжение. Я все еще прикован к сержанту Флавелю. Я наивно полагал, что они проведут небольшую секретную операцию, дабы поймать Энди, пришедшего на собственные похороны; я воображал, что полицейские будут красться через подлесок, переговариваясь вполголоса по рациям, и постепенно замкнут круг. А мы пришли сюда целой толпой, продираясь через подлесок к мертвому телу.
Вот только никакого тела здесь нет. Я говорю им, что на дне вентиляционной шахты спрятан труп, и они мне верят. Они долго прокладывают проход к шахте — отпиливают ветки рододендронов, срывают лапы ежевики и других кустов, потом без особого труда поднимают решетку на надстройке, и один из полицейских помоложе, в комбинезоне и каске, обвязывает себя веревкой — настоящей альпинистской веревкой, которую они вытащили из багажника рейнджровера, — и спускается в темноту.
Макданн переговаривается с ним по рации. Из нее раздается треск.
— Много веток, — говорит полицейский на другом конце веревки. Затем: — Опускайте на дно.
Наверху стрекочет вертолет. Я спрашиваю себя, где сейчас может быть Энди, но тут слышу голос парня из шахты:
— Здесь ничего нет.
Что?
— Просто куча мусора и веток, — говорит полицейский.
Макданн никак не реагирует; зато реагирую я, вперяюсь в рацию. Что это он там несет? У меня голова идет кругом. Но ведь это же было. Я все помню. Я с тех самых пор жил с этим, с тех самых пор оно все время было рядом со мной. Я знаю, это было! Мне кажется, что деревья поплыли куда-то. Если бы я не был пристегнут к сержанту, наверно, свалился бы на землю. (И я помню, как тот тип говорил, прекрасно помню его голос, вновь слышу, как он говорит: «Я — полицейский!»)
Некоторые из копов, стоящих вокруг шахты, обмениваются многозначительными взглядами.
— Постойте-ка, — говорит коп в тоннеле.
Мое сердце екает. Что он там нашел? Я даже не знаю, хочу ли я, чтобы он нашел его… это… или нет.
— Тут рюкзак, — говорит голос в рации. — Большой рюкзак, коричневый… похоже, полный. Довольно старый.
— И больше ничего? — спрашивает Макданн.
— Только ветки… концов тоннеля ни в одном направлении
— Это еще одна шахта, — говорю я Макданну, — вон там. — И показываю.
— Вокруг поискать, сэр?
Макданн смотрит на начальника из Тейсайда, тот кивает.
— Да, — говорит Макданн, — если это безопасно.
— Думаю, вполне безопасно, сэр. Я отвязываюсь.
Макданн смотрит на меня. Всасывает воздух сквозь зубы. Я избегаю взглядов других полицейских. Брови Макданна слегка приподнимаются.
— Он был там, — говорю я ему. — Это мы с Энди его туда. Этот тип напал на нас, изнасиловал Энди. Мы ударили его суком. Клянусь.
На лице Макданна недоверчивая гримаса. Он перегибается через край каменного ограждения и заглядывает в шахту.
Голова у меня еще кружится. Я, чтобы не упасть, опираюсь рукой о край каменного колодца. Хорошо хоть, что рюкзак там. Да было это, черт побери, было! Мужик этот, вероятно, был мертв, когда мы сбросили его в шахту (по крайней мере, так мы тогда полагали, но чем старше я становился, тем больше у меня возникало сомнений на сей счет), но даже если он был еще жив, должен был разбиться насмерть; здесь не меньше тридцати метров.
Может, Энди решил, что тело спрятано здесь ненадежно, вернулся и убрал его; поднял его наверх, оттащил куда-нибудь и зарыл? Мы с ним никогда больше не говорили об этом дне и никогда больше не подходили к этой старой вентиляционной шахте; я не знаю, что он мог сделать потом, но всегда считал, что он, как и я, хотел бы забыть об этом, сделать вид, что ничего такого и не было.
Опровержение. Черт, иногда это и к лучшему.
— …шите еще меня? — трещит рация.
— Да? — говорит Макданн.
— Нашел.
Чтобы вытащить труп, нужно время; они должны спустить туда еще людей, сделать фотографии; обычная бодяга. Большинство из нас возвращается в дом. Не знаю даже, что и чувствовать, черт его дери. Все наконец-то закончилось, правда всплыла, люди знают, другие люди; полиция знает, это уже не наша с Энди тайна, теперь это общее. Я и в самом деле чувствую облегчение, что бы теперь ни случилось, но все же я чувствую, что предал Энди, независимо от того, что он сделал.
Тело оказалось под другой вентиляционной шахтой. Этот несчастный сукин сын, наверное, дополз туда — целую сотню метров или больше до другого пятна света; наша блестящая идея забросать тело ветками и листьями оказалась бессмысленной, и если бы за эти годы туда пришла хоть одна компания ребят с фонарями или спичками да газетами, они бы нашли труп. Полиция считает, что до того, как мы его туда сбросили, внизу шахты была груда веток и листьев; молодой полицейский, который первым спустился туда, говорит, что мужик, видимо, выбрался из-под этой груды. И все равно я не понимаю, как он не расшибся насмерть; один Господь знает, что он себе поломал, как он страдал, сколько времени ему потребовалось, чтобы доползти туда — к другому, чуть более яркому пятну света; сколько он там умирал.