Посол Урус Шайтана(изд.1973)
Шрифт:
С двух сторон от генерала, возле узеньких бойниц, наблюдали за врагом Кузьма Рожков, Звенигора, Роман Воинов и Грива. Так вышло, что они, без чьего-либо приказа, не сговариваясь, стали в этот день личными телохранителями генерала. Сначала, опасаясь преследования со стороны людей Трауернихта, держались генерала Гордона, надеясь на его защиту, а потом, восхищенные отвагой шотландца и отрезанные в крепости от своих войск, решили быть с ним до конца. Это оказалось нелегко: генерал с невероятной для его возраста быстротой передвигался
Четверо друзей не отставали от генерала, который пренебрегал опасностью, и их сабли не раз спасали его от верной гибели.
Турки не прекращали штурмовать крепость. После взятия Нижнего города они подвезли все имеющиеся у них пушки на Чигиринскую гору и начали яростно обстреливать южную башню и главные ворота замка. Замок отвечал не менее сильным огнем. Ожесточенная пушечная дуэль продолжалась больше часа. От взрыва бомбы во дворе крепости загорелась конюшня, — едкий пороховой дым смешивался с густым дымом пожара и выедал глаза.
Под прикрытием пушечного огня янычары подтащили к воротам стенобитную машину. Тяжелый, окованный толстым железом таран забухал в дубовые ворота. Затрещало дерево, задрожала высокая надвратная башня.
Генерал Гордон указал вниз шпагой:
— Стрельцы, перебейте тех псов!
Прогремел залп из мушкетов и пищалей. Часть аскеров у стенобитной машины упали на землю. Остальные вмиг попрятались за толстые брусья или попятились к глубокому рву, которым был перекопан перешеек между крепостью и полем.
Таран замер. На стенах послышались радостные крики:
— А-а, получили, собаки!
— Отведали коржей с маком!
— Ну, кто еще хочет — налетай!
Грива поднял от теплого мушкета худое, закопченное дымом лицо, хмуро глянул налитыми кровью глазами на трупы янычар. Зловещая улыбка исказила его запекшиеся губы.
— Мало! Ой, мало! — прошептал он, насыпая порох из пороховницы в дуло мушкета.
Тот адский огонь, что загорелся в его сердце на пепелищах Канева, не утихал ни на миг. Бархатный кисет с золой, в которой, как думалось ему, были истлевшие косточки его детей, нестерпимой болью жег грудь, призывал к мести. За все дни осады Чигирина казак видел немало смертей врага, но утешения от этого не имел.
— Ой, мало!.. — скрежетал он в исступлении зубами.
Если бы он мог, то перебил бы без малейшего сожаления все вражье войско, хотя чувствовал, что и тогда не погасил бы пламя, которое жгло его сердце. Душевная боль и жажда мести были нестерпимо велики.
Казак бросался в самую гущу боя, выискивая добычу для своей сабли. Во весь свой гигантский рост шел он навстречу врагам, не думая, что какая-нибудь горячая пуля может пронзить грудь или кривая турецкая сабля раскроит голову. А может, он искал для
Забив в дуло мушкета тугой заряд, Грива припал к бойнице. Долго выбирал цель и еще дольше прицеливался. Наконец нажал курок. Среди грохота боя выстрел почти не был слышен, но по тому, какая злобно-радостная улыбка засияла на его измученном, закопченном лице, не трудно было догадаться, что под стенами крепости еще одним янычаром стало меньше.
— Еще один! — воскликнул Звенигора, желая подбодрить товарища и хотя немного развеять его мрачное настроение.
Но тот покачал головой.
— Мало! Глянь, сколько их снова идет сюда!
Из темноты появлялись новые и новые лавины янычар. Они шли медленно, перегруженные оружием, штурмовыми лестницами, вязанками соломы и хвороста, предназначенными для того, чтобы защитить их от пуль. Протяжный дикий крик «алла!» ширился, нарастал, катился к крепости, охватывая ее со всех сторон. Подбодренные помощью, зашевелились и те аскеры возле стенобитной машины, что остались в живых и запрятались в укрытиях. Они нехотя выползали из своих убежищ и, подгоняемые злыми окриками аги, тащились к тарану. Вот он качнулся раз, второй — и тяжелый удар вновь потряс ворота.
Тем временем не переставали бить турецкие пушки. Ядра с треском ударялись в каменные стены крепости, башни, бойницы, в каменный зубчатый парапет и с фырчанием рассыпали мелкие осколки.
С громовым раскатом рвались круглые чугунные бомбы, сея вокруг себя смерть.
Генерал Гордон отдал приказ заряжать пушки картечью, подтянуть плетенные из лозы корзины с камнями, приготовиться к рукопашному бою.
Когда вражьи лавины приблизились на пушечный выстрел, он взмахнул шпагой, резким, высоким голосом крикнул:
— Огонь!
Десять пушек южных ворот ударили залпом. Частая картечь огненными брызгами помчалась навстречу янычарам, вырывая многих из их рядов. Но это не остановило вражьи полчища. На место убитых и раненых тут же вставали другие, подхватывали лестницы и уже бегом мчались вперед.
Пушкари лихорадочно заряжали пушки. Они успели еще дважды ударить картечью. Потом, когда янычары оказались в мертвом пространстве, оставили ненужные теперь пушки и схватились за гакивницы, пищали и мушкеты, а также стали к корзинам с камнями, чтобы вместе с пехотой отбивать вражий приступ.
Турки тоже прекратили пушечный обстрел, чтобы не попасть в своих. Зато таран забухал чаще и сильнее. А янычары уже приставляли к стенам высокие лестницы и, поддерживая друг друга, лезли по ним, становились на узкий карниз, стреляли из пистолетов в бойницы, цеплялись пальцами за малейшие выступы, чтобы залезть на стену, и, срываясь, падали вниз. Но вместо них ползли и ползли другие.
— Кидай камни! — кричал генерал Гордон, пронизывая шпагой грудь аскера, который высунулся из-за парапета. — Сталкивайте лестницы! Смелее, друзья, смелее!