Посол Урус Шайтана(изд.1973)
Шрифт:
Он оглянулся кругом. Сколько охватывал взор, огромные волны людей и коней быстро откатывались с приднепровских высот и растворялись в голубоватом утреннем тумане. Уже исчез из глаз всадник в белом тюрбане — визирь Кара-Мустафа, исчезла его свита. Изо всех сил старались не отстать от визиря паши со своими отрядами.
Звенигора представил, как среди этой разномастной и разноликой оравы завоевателей бегут, если еще живы, Гамид и Сафар-бей, Свирид Многогрешный и тщедушный, бесталанный Юрась Хмельниченко… Связанные на жизнь и смерть с войском визиря, они мчатся вместе с ним без оглядки в серую мглу безвестности… Арсену безразличны теперь и
Его раздумья нарушил голос Иваника:
— Арсен, айда со мной! Видишь, турки обоз бросили. Будет чем поживиться!
Он первым быстро сбежал с холма и, проворно перебирая маленькими ножками, помчался к покинутому врагами лагерю.
ЖИВЕМ, БРАТ!
Возвращался домой Арсен Звенигора вместе со своими хуторянами. Остались позади чигиринские руины, бужинские поля. Впереди, в синем мареве, мерцала серебряная ленточка Сулы, широкие, слегка пожелтевшие луга и знакомый лес под горой. Конь чувствует скорый отдых, прядает ушами и устремляется быстрей вперед. Но Арсен придерживает его. Ему не хочется удаляться от воза, на котором лежит раненый Роман.
Несколько молодых казаков галопом помчались в хутор, и там уже, наверное, знают о их прибытии — выходят на околицу.
Все торопятся. Подстегивают усталых коней. Особенно не терпится Иванику. Он впервые в жизни так долго не был дома и скучает по детишкам, да и, что греха таить, по жене. В турецком лагере он успел-таки нахватать разного добра: одежды, посуды, обуви, несколько сабель и ятаганов — и хотел поскорее выложить все это перед своей Зинкой. Ехал с гордым видом и всю дорогу рассказывал односельчанам, как беспощадно он бил турок. Поначалу казаки посмеивались над ним, но когда Звенигора подтвердил, что Иваник действительно спас его от смерти, а капторгу [146] самого визиря лично передал полковнику, примолкли. Одни удивлялись, другие прониклись уважением. Некоторые молодые казаки даже перестали называть его Иваником, а начали величать дядькой Иваном, — таким он с особенным удовольствием рассказывал о своих подвигах.
146
Капторга (турец.) — украшенная драгоценностями коробочка для хранения изречений из Корана.
— И вдруг гляжу — прет на меня аж пять турок! — заливался он, забыв, что вчера было четыре, а позавчера только три. — Матушки мои! Все черные да здоровенные, как бугаи!.. Выставили сабли торчмя — целят человеку прямо в живот… А мне ж надо еще доглядывать, как там Звенигора и Рожков справляются, тоже, прям сказать, не последние казарлюги! Ведь недосмотри, не дай бог, убьют которого, всю жизнь совесть мучить будет… И тогда я ка-ак размахнусь, да одним махом…
— Всех пятерых? — опережает кто-то серьезным тоном.
— Да нет, сначала только двоих… Потом, конешно, еще с одним управился. А те два,
Арсен, только краем уха слушавший Иваника, который уже не раз повторял свои побасенки, снисходительно улыбнулся в небольшие темные усы, отросшие за время войны, и поскакал в голову обоза. Сейчас — только спуститься с горы — и Дубовая Балка. За ним поскакали и другие казаки. Позади поспешали погонщики и пешие сердюки.
На околице уже стояла толпа. Увидав казаков, выскочивших на конях из лесу, она всколыхнулась и двинулась навстречу. Послышались крики. Кто-то всхлипнул, заплакал: прискакавшие раньше успели сообщить, кто ранен, а кто и убит.
Звенигора сразу узнал своих. Здесь были все, кроме пана Мартына. «Неужто помер?» — сжалось сердце, но Арсен отогнал тревожную мысль и пришпорил коня.
Навстречу вырвались Златка и Стеша. Как ласточки, метнулись они к нему. Арсен сразу подхватил обеих на руки, поцеловал в тугие, загоревшие на солнце щеки.
— Милые мои!..
Так и ехал с ними до самой толпы, чувствуя, как от радости сердцу тесно в груди. Только когда Яцько схватил коня за уздечку, а мать, вскрикнув, подалась вперед, опустил девушек на землю, соскочил с коня и очутился в объятиях родимой. К нему теснились, хлопали по плечу, жали руки дедушка, воевода Младен, Якуб.
Если на свете бывает огромное счастье, то вершина его — возвращение воина домой, встреча с самыми дорогими и любимыми людьми. Именно такое счастье испытывал сейчас Звенигора. Видя вокруг себя радостные, дорогие лица, он подумал, что ради этой минуты стоило вытерпеть все: и злоключения в неволе, и тяготы военных походов, и раны, и муки.
Одно омрачало: не все разделяли эту радость, это счастье. Тот, кто потерял на войне сына, отца, мужа или брата, немел от острой боли, захлебывался слезами от горя. Поэтому сейчас на хуторском выгоне слышались горестные крики и причитания. Правда, постепенно они затихли, ибо люди привыкли прятать свое горе, переживать его наедине. Так, каждый, кто узнавал о гибели близкого человека, спешил домой и там, в родных стенах, давал волю своему горю.
Совсем неожиданной оказалась встреча Иваника с женой.
Приближался к толпе он с немалым страхом. Уже спускаясь с горы, перестал разглагольствовать, а внизу и совсем затих, пригорюнился. Ждал взбучки от Зинки. За что, и сам не ведал, однако годы совместной жизни научили, что женское сердце никак не понять. Да еще Зинкино!.. Боялся, что снова, как прежде, она сделает его посмешищем всего хутора, а этого теперь он, герой, в глазах казаков не перенесет.
Потому и придерживал поводья, чтобы немного отдалить встречу. А глазами шарил между людьми: где же Зинка? Хотя была она дебелой молодицей и стояла в окружении малых деток и на виду, от сильного волнения он ее так и не заметил, пока вдруг не раздался крик:
— Ива-а-ник!
В тот же миг какая-то сила легко сняла с коня и понесла его, как ребенка, на руках. У бедного Иваника от страха сердце опустилось к животу. Он зажмурился, ожидая крепкой затрещины. Но внезапно почувствовал такой жаркий поцелуй, какого сроду не знал, даже в первый год после свадьбы. А слух ласкали слова:
— Иваник! Родимый! Милый!..
Он открыл глаза: ему улыбалась Зинка. А он — у нее на руках, как когда-то давно-давно у мамы… Снизу к нему тянулись детские ручонки, звонкие голоса требовали внимания и отцовской ласки.