Посол Урус Шайтана(изд.1973)
Шрифт:
— Ну что ж, возьмем вместе с охраной. Пойдем всем отрядом! Если ж не удастся поймать, рассчитаемся на месте! Никаких других действий против врага не будем предпринимать, пока не покончим с этим негодяем! — Младен протянул руку, и сразу же три руки протянулись навстречу и сплелись в крепком пожатии. — Клянемся: до тех пор пока жив наш враг, мы не отступим от нашего договора! Если смерть сразит кого-нибудь из нас, другие отомстят Гамиду и за него!
— Клянемся!
Прошел
Не узнать было и его друзей. Роман ходил гоголем. К его пшеничному чубу и ярко-синим глазам очень шел гайдутинский наряд: белый кожушок с черно-красной вышивкой и узкие белые штаны, заправленные в мягкие юфтевые сапоги. Звенигора шутил: «Ты, Роман, как девица! Хоть замуж выдавай!» Пожилой Грива посерьезнел, стал еще кряжистей и крепче. А пан Мартын, ощутив, как снова в жилах заиграла кровь, принял постепенно свой обычный высокомерный вид. Гордо задирал голову, а старательно подстриженные усы, прежде взлохмаченные и опущенные книзу, молодецки закручивал вверх.
Но в гайдутинском стане радости не было: тяжело болела Анка. В последнее время ей стало совсем плохо.
Сразу после разгрома в Чернаводе и встречи с сыном она долго тосковала, прихварывала. Густая сизая изморозь покрыла ее густые волосы, под глазами легли глубокие синие тени. Однако летом и осенью, пока было тепло, она еще держалась на ногах. А когда над Планиной прошумели осенние дожди, а потом закрутили холодные метели, женщине стало намного хуже. Жаловалась на боли в левом боку, на одышку, мерзла, несмотря на то, что гайдутины с утра до ночи топили в хижине. Златка не отходила от матери, поила ее горячим козьим молоком с горным медом, давала снадобья, приготовленные Якубом, обкладывала ноги мешочками с горячими отрубями и песком.
Воевода Младен осунулся и постарел.
Однажды весь стан всполошился. Слух о том, что Анке стало еще хуже, мигом облетел хижины, и гайдутины высыпали наружу. Звенигора и Драган зашли в дом воеводы. Здесь пахло настоями трав и зеленой хвоей, раскиданной по земляному полу.
Анка лежала на высоко взбитых подушках, тяжело дышала. У нее в ногах сидела Златка. По щекам ее сбегали слезы. Якуб подогревал над огнем какое-то ароматное питье.
Звенигора и Драган остановились у порога.
Воевода, склонившись к жене, шептал:
— Анко, Анночко, что это ты надумала?.. Подожди весны — тепла, солнца! Я возьму тебя на руки, подниму на высокую гору, оттуда взглянешь на всю Болгарию. Может, милые виды ее вдохнут в тебя новые силы, а теплый весенний ветер с Белого моря отогреет твою кровь… Не болей так, моя дорогая! Не причиняй мне, и Златке, и всему нашему товариству горе! Анко!..
Он опустился перед кроватью на колени, взял бледные, исхудавшие руки жены, прижал их к щекам. Плечи вздрагивали от рыданий, которые он пытался сдержать неимоверным усилием воли.
Златка мокрым платочком тщетно
Анка улыбнулась болезненно, виновато.
— Младен, любимый мой! Не видать мне больше наших милых гор, нашей Планины… И не вынесешь ты меня на высокую гору… Разве что мертвую… чтоб я вечно смотрела на родную Болгарию… Но и оттуда я не увижу своего сына… своего Ненко… Я так хочу встретиться с ним… в последний раз… Хочу насмотреться на него… перед смертью. Ибо за жизнь не насмотрелась…
Она замолчала и отвернулась к стене.
Младен растерянно оглянулся вокруг.
— Но это же, милая, невозможно сделать, — сказал он тихо. — Ненко — янычар. Он в Сливене… Ты не можешь поехать к нему, а он…
В хижине нависла долгая мрачная тишина. Потрескивали дрова в очаге, гудело в трубе. Слышалось хриплое, прерывистое дыхание больной.
— А он… может прибыть сюда! — раздался вдруг голос Звенигоры.
Анка встрепенулась, подняла голову.
— Как?
Младен удивленно, с горечью взглянул на казака. Но Арсен и не заметил этого.
— Мы привезем его сюда!
Воевода резко поднялся. В его глазах вспыхнул гнев.
— Арсен, ты понимаешь, что говоришь? — И, понизив голос до шепота, добавил: — Ты обезумел! Ожидание, надежда придадут больной силы. Эти дни она будет жить, чтобы дождаться встречи… Но если Ненко не приедет, это убьет ее!
— Он приедет! Не может не приехать! А не захочет — силой привезем его!
— Как же это сделать? Вас немедленно схватят в Сливене! Там полно войск! Кроме того, мы подвергаем опасности свой новый стан…
— Младен, это… моя последняя просьба к тебе, — тихо проговорила Анка.
Воевода опустил плечи, помолчал. Потом махнул рукой:
— Ладно.
День был ветреный, холодный. Вместо мелкого колючего снега, что шел в горах, здесь, в долине, сыпалась надоедливая морось. Пронизывающие колючие иглы секли лицо. Гайдутины кутались в грубошерстные епанчи [97] , глубже натягивали шапки. Вздрагивали и фыркали мокрые кони.
97
Епанча (турец.) — плащ, длинная широкая накидка.
Драган дал знак остановиться. Четыре всадника спешились, завели лошадей в узкое мрачное ущелье, привязали к деревьям. Возле них остался Дундьо. Он по-медвежьи, неуклюже обнял всех уходящих:
— Счастливо, друзья!
Когда стемнело, Драган, Якуб и Звенигора вошли в город. Узким переулком, залитым жидкой, чавкающей под ногами грязью, добрались до базарной площади. Драган оглянулся и, убедившись, что вблизи никого нет, постучал в ставни большого высокого дома. Двери быстро открылись, показался хозяин.