Посредник
Шрифт:
– Что это за банка?
– Рыбная жестянка.
– Что-что?
– Рыбная жестянка!
– В ней рыбы нет!
– Это жестянка, чтоб ловить рыбу! А не жестянка с рыбой!
– Что ты сказал? Рыба с жестянкой?
– Рыболовная жестянка! – крикнул я в слуховой рожок.
– Поэтому она с леской и крючком?
– Да! Сперва ловишь, а потом кладешь рыбу в банку!
Остальные Тетушки стояли рядом, в полном восторге.
– Ну что ж, надо нам ее опробовать, – сказала Тетушка Карлик.
Даже подумать страшно, что я буду стоять на пристани с Тетушками и ловить на жестянку. Нас же увидят. И мои дни на Несоддене будут сочтены, да и в
– Там рыбы, к сожалению, не поймаешь, – сказала Эмилия.
Потом настал их черед. Тетушка Карлик вдребезги расколотила одну из ваз на балконе. Тетушка Масса зацепила бельевую веревку. Тетушка Эмилия крутила катушку не в ту сторону. Последней жестянку получила Тетушка Соффен. Слуховой рожок она отложила. Чтобы орудовать жестянкой, рожок не нужен. Я вообще сильно сомневался, способна ли она разглядеть блесну: спина-то совсем согнулась. Но согнутая поза на деле оказалась преимуществом. Тетушка Соффен вертела блесну по кругу над землей и чудесным образом запустила ее вверх какой-то дьявольской подкруткой. Блесна взвилась ввысь среди чаек и перисто-кучевых облаков, а в итоге приземлилась на крыше, где и осталась.
– Надо нам почаще этак упражняться, – сказала Тетушка Соффен, отдавая мне жестянку.
Блесна, конечно, застряла. Весь дом на крючке. Я представил себе, что могу притянуть его поближе, подвести к себе, весь дом и все лйта, какими он полон. Но дом даже не шелохнулся. Скорее уж, он тянул меня к себе. Пришлось мне лезть на крышу отцеплять крючок, а Тетушки стояли внизу, на земле, держали шаткую лестницу, которую мы разыскали.
– Смотри не упади на нас! – кричали они. – Ради бога, не упади на нас!
Как я их любил! Всем сердцем любил! Они были из другого мира. Посланницы ушедшей эпохи, времен уксуса, и девичества, и бледных щек. Мужские руки не прикасались ко мне, твердила Тетушка Эмилия, причем не со вздохом, а с триумфом. Так сказать, с восклицательным знаком. Она выстояла! Тетушка Карлик была не настолько уверена в себе, но героически сопротивлялась большинству попыток вторжения враждебного, грязного и нецивилизованного войска, сиречь мужчин. Тетушка Масса на эту тему особо не распространялась. Не припомню, чтобы она вообще что-нибудь говорила. Вся такая кругленькая, обтекаемая, она вечно таскала камфорные леденцы в кармашке цветастого голубого платья, ниспадавшего с пухлых плеч до щиколоток. Тетушка Соффен каждое лето твердила, что некогда была самой красивой девушкой в Христиании. Сама мысль, что эта женщина, которая вот-вот уткнется носом в землю и все больше смахивает на сморщенную изюмину, была самой красивой, безразлично где и когда, – сама эта мысль казалась попросту щекотливой. Граничила с непостижимым. Здорово они тебя обманывали! – обычно кричал я в слуховой рожок. Тетушка Соффен хихикала уголком рта, а когда я прикладывал ухо к раструбу, то слышал, что где-то у нее в голове тихонько урчит – не то формируется мечта, не то мелькает прохладное воспоминание. Впрочем, все изюмины некогда были виноградинами.
Я
После кофе с пирожными мы ее потеряли. И никак не могли отыскать. Тетушка Соффен пропала с концами. Где мы только не искали! Может, она провалилась в дырку нужника? Лежала бездыханная на дне колодца? Спряталась в рододендроне в надежде найти там немножко пыли, которую надо истребить? Заблудилась? Но при той скорости, с какой обычно передвигалась Соффен, она вряд ли могла уйти очень уж далеко. Будет что рассказать маме. Трех оставшихся Тетушек пробрала дрожь, вроде как вспышка недомогания. Мы внимательно осмотрели сад – тщетно. Зажгли в полумраке фонарики, обыскали все вдоль забора – опять-таки тщетно. Звали – тоже без толку. Она ведь глухая. Разве нет? Я заглянул под лестницей в большую бельевую корзину, где хватило бы места по меньшей мере нескольким Соффен. Но ее и там не оказалось, только старая ветровка, три подушки, передник, моль и пачка комиксов, которые давно пора выбросить: «Дикий Запад», «Даффи», «Утенок Дональд» и «Классики в картинках». В десять часов мы прекратили поиски. Оставались лишь Армия спасения да Красный Крест. Тетушка Эмилия впала в суеверие и заговорила о том, что беды боятся одиночества. Не приходят по одной. Слишком они трусливы. Сперва твой папа, а теперь наша Соффен. Берегитесь! Господь нынче вечером коварен!
– Выходи, Соффен!
В конце концов нашел ее я. Она просто сидела в моей комнате за письменным столом, скрюченная, как скобка. Мне бы следовало рассердиться, ведь непосвященным доступ сюда строго воспрещен, но я не смог. Кто может рассердиться на Тетушку Соффен? Только не я.
– Вот ты где, оказывается, – сказал я.
– Как видишь, Кристиан. Здесь, наверху, такая чудесная тишина.
– Мы тебя искали.
– И совершенно напрасно. Я же здесь.
Я удивился. Что-то тут не так. Мозги у меня вроде как забуксовали. Я шагнул ближе:
– Тетушка Соффен!
– Да? В чем дело?
– По-моему, ты забыла слуховой рожок.
– Из-за этого вовсе незачем кричать!
Она с улыбкой обернулась ко мне.
– Я ни словечка не скажу, – прошептал я.
– Сядь, Кристиан.
Я сел на кровать. Тетушка Соффен. Кривым морщинистым пальцем она указала на лист, вставленный в машинку:
– Что это?
– Заголовок стихотворения, которое я напишу.
– Так я и думала.
– Я не особенно продвинулся.
– У тебя времени полно, Кристиан.
– Вовсе нет. Времени у меня в обрез. Через шестнадцать дней они прилунятся.
– У тебя вся жизнь впереди, Фундер, Умник. Не беспокойся о том, что у других нет времени. Посмотри на меня. Времени у меня сколько угодно.
Я толком не понял, утешение ли это, но все равно было замечательно разговаривать с Тетушкой Соффен без слухового рожка. Скрюченный палец наставился в мою сторону и почему-то напомнил мне мою ногу. Вздумай я указать на кого-нибудь правой ногой, у меня как следует не получится.
– Осенью ты идешь в гимназию, – сказала она.
– Верно.
– Какую линию ты выбрал? Полагаю, латинскую?
– Латинской линии, по-моему, больше не существует, тетушка Соффен. Иначе бы я, конечно, выбрал ее.
– Тогда у тебя только один вариант, Кристиан. Французская! Решено.
– Французская? Почему?
– Почему? Господи, мальчик! Тебе наверняка нужен слуховой рожок.
– Да ладно. Что я на сей раз прослушал?
– Французский – родной язык поэзии. Бодлер. Рембо. Де Голль. И все прочие как их там.