Посторонним В.
Шрифт:
– Мне надо исключить Самое Страшное, – звенящим по-пионерски голосом заявила она, – и ты поедешь вместе со мной!
Голос-то у нее звенел неслучайно, потому что все школьное красногалстучное детство она была главной по пионерским стихам, словам, делам и поверкам (не помню, что это вообще такое: пионерская поверка, разве пойти у Снежаны Константиновны спросить?).
Я не смогла отказать подруге, да и кто бы мне позволил отказать подруге, и мы поехали в больницу насчет «исключения самого страшного», была зима, средняя температура приблизительно минус сорок пять по Цельсию, берусь утверждать, что это абсолютный нуль, прекрасная погода, не правда ли?
Кабинет,
Каким-то чудом нужную комнату № 4478 мы все-таки обнаружили. Со счастьем рухнули на уютные дерматиновые стульчата, привинченные к полу, я заозиралась в поисках все-таки сортира, потому что уже очень-очень соскучилась по нему, нашла.
Действие второе: «Те же и В.»?
Ну, в общем, да.
Вернувшись к подруге, обнаружила ее испуганно (редкий случай) беседующей с явным доктором – высоким, с взъерошенными светлыми волосами, в зеленом таком специальном одеянии, черных кроссовках «Найк» (а еще уверял, что не смотрит «Хауса»), и с грудой малообъяснимого железа в руках. Это и был В., а я доживала последние минуты Старой Жизни. И если бы кто-то меня спросил, откуда я знала, что через тридцать минут этот чужой мужчина будет целовать мои распухшие губы, разрисованные глаза и пылающее лицо, я бы не ответила. Просто знала.
В общем, подруга моя Снежана Константиновна разговаривала с В., он выражал сдержанное негодование чем-то, тихо кипятился: «По идее, они не имеют никакого права выписывать направление, то-сё…» – на меня посмотрел из-под бровей – недовольно и безо всякого интереса. И тут – опа! – из груды железок отъединилась одна, самая неприятная на вид, и с грохотом упала на плиточный пол, в одном миллиметре от моего замшевого сапога в синей бахиле.
В. сразу приобрел более-менее человеческий вид, присел на корточки и стал с пристрастием осматривать мою ногу. В замшевом сапоге. И синей бахиле. Наши лица установились примерно на одинаковом уровне. И он увидел. И я увидела. Его зрачки прилипли к моим расширенным зрачкам, у меня всегда расширенные, плохое зрение, так вот, прилипли, как локатор к ракете типа земля—земля, как муха к желтой и противной ленте, как набойка каблука в жару к битуму в трещине асфальта, а потом – зрачки немного съехали, симметрично, к носу.
У меня и у него.
Было Слишком Близко.
Такими съехавшими глазами мы еще немного посмотрели друг на друга, пока Снежана Константиновна в раздражении не пихнула меня ногой, требуя внимания. Пнуть В. ей показалось не совсем удобным.
– Это кронштейн для телевизора, – объяснил мне В. происхождение упавшей хреновины, – хочу в ординаторскую перевесить…
– Так мне можно проходить? – спросила подружка, нетерпеливо подергивая хорошенькими ножками. Тоже в синих бахилах.
– Минуточку, вас сейчас Алла Юрьевна, наверное, примет…
Снежана Константиновна скрылась за дверью с номером 4478, бросив на меня мученический и неодобрительный взгляд, а В. сел рядом. Потрогал меня пальцем. Осторожно. Руку рукой. («Бедный Олаф, – подумала я, – бедный Олаф…»)
Вот у Вас так не бывает, доктор? Так, что вдруг мгновенно все-все знаешь –
Вы не ответите на этот вопрос…
В дальнейшем нашем с В. разговоре, пожалуй самом важном за прошлые лет десять и определившем (так получилось), что вообще будет со мной дальше, я была удивительно кратка и произнесла два слова. Причем сомнительных.
– А меня В. зовут, – сказал он.
– Я здесь работаю, – сказал он.
– Хирургом, – сказал он.
– Прием займет минимум сорок минут, – сказал он, – а то и больше.
– Может быть, чаю? – сказал он.
– На фиг чай! – сказала я.
– Да! Да! – оживился он. – Тогда в туалет для инвалидов – он пустой!..
03.30
«Тааак, эти окна я домыла, сейчас вот в ванной, и сегодня больше не буду…» – это фрагмент моей оживленной беседы с собой. Вслух.
Привет, дорогая моя, ну как ты? НУКАКТЫ? ЧЕМ ЗАНИМАЕШЬСЯ В РЕДКИЕ МИНУТЫ ДОСУГА? МУЗЫКОЙ, ЖИВОПИСЬЮ, ХОРОВЫМ, БЛЯДЬ, ПЕНИЕМ? [3] (с)
Моя прекрасная дочь Лиза, читая обязательное по программе «Преступление и наказание», на днях задумчиво сообщила, что родная мать ей напоминает студента Раскольникова: «Тоже вечно бормочешь что-то себе под нос…»
3
Из «Компромисса» Сергея Довлатова.
«Я не вечно бормочу!» – возмутилась я.
Не то чтобы я не видела собеседников, достойных меня, наоборот, наоборот, люди меня интересуют как-то даже слишком, но почему-то с кем бы я ни вступала в диалог, диалога не получается (а жаль!). А что получается, а получаются два монолога: каждый о своем, о своем, и каждый об одном и том же.
Как непересекающиеся множества мы, курс математики. Аккуратные такие кружочки, и ничего внутри. Посмотри на него, а потом сотри [4] (с).
4
Из стихотворения Иосифа Бродского:
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.Нарисуй на бумаге простой кружок.Это буду я. Ничего внутри.Посмотри на него, а потом сотри.Временами я хочу, чтобы «в моем» не было пусто хотя бы. Тогда я укореняю там деревья, в формате «через четыре года здесь будет город-сад». Но для города-сада надо работать, ухаживать, унавоживать, белить стволы известкой, бороться с вредителями, прививать какие-то побеги, а мне это скучно, скучно. И вскоре мои лесопосадки погибают, и я облегченно вздыхаю. Потому что баба с возу.
Один из моих начальников, бывший военный и Настоящий Полковник, любит пожаловаться: «Куда солдата ни целуй, у него везде – задница».