Посторожишь моего сторожа?
Шрифт:
И все же он спросил у Кати, воспользовавшись позже моментом:
– Скажи, ты веришь в судьбу?
Лоб ее нахмурился – вопрос ей не нравился.
– А почему ты спрашиваешь?
– Любопытно.
Она уставилась на него с подозрением.
– Нет, не верю, – резко сказала она.
– А Жаннетт сказала, что веришь.
– Ага, а Мария бы сказала, что это полная чушь! – Она зафыркала носом. – Я считаю, что всякий человек сам… этот… кузнец своего счастья. Легко все списывать на
Он рассмеялся; затем ему стало печально. Отчего-то теперь он жалел тетю Жаннетт. Должно быть, расчувствовался, узнав, как она спасла Катю два десятилетия назад.
– Твоя тетя очень больна?..
– Нет! – решительно ответила та. – Она притворяется. Не хочет отпускать меня в П. Считает, что я откажусь от замужества и отъезда, если она будет притворяться больной. А в действительности она сильнее меня.
Он не знал, хорошо это или плохо – что Жаннетт лишь притворяется. Неприятное чувство не исчезало. Жаннетт столько раз убегала, а сейчас – каково было бы умереть в В., новой колыбели партийной империи?
Другой ночью она по телефону говорила с Марией – та дозвонилась ей, ее слабый голос еле звучал в трубке.
– Мне очень одиноко сейчас. Мне плохо. Я хотела услышать твой голос. Мне страшно…
С аппаратом Катя пришла в кухню; не включая света, полезла за стаканом. У нее сушило горло.
– Сейчас половина первого, – напомнила она сестре.
– Мне нужно поговорить… очень, очень нужно поговорить!
– Ты беспокоишься… из-за того? Ну… что ты написала?.. Это был несчастный случай.
– Конечно, это несчастный случай! – воскликнула Мария. – Никто не виноват!
– И чего ты беспокоишься, если никто не виноват?
– Это невозможно! Слышишь? Катя?.. Дитер ни в чем не виноват, а они затаскали его по допросам. Представляешь, в каком он состоянии?
– Он… ну… это его жена, это… естественно.
Мария заплакала ей в ухо.
– Ну, не плачь! Чего ты плачешь?
– Я боюсь его потерять! Катя, если бы ты знала! Я не смогу! Я умру, если с ним что-то случится!
– Ничего с ним не случится, – грубовато уже ответила она.
– Ничего? Ничего? Они отрубят ему голову!
– Как? Зачем? За что?..
Мария громко жаловалась и местами всхлипывала. Со стаканом Катя расхаживала из угла к балкону, ей хотелось пить, но было как-то неудобно. Мысли у нее плыли, как у пьяной, но сонливость осталась в спальне, реальность была слишком четкой и оттого неприятной.
От короткого звонка – ей стало очень страшно. Стакан выпал и разбился.
– Катя, что это?
– Это… у меня руки дырявые, – еле слышно ответила она.
– Что? Я тебя не слышу!
–
– Что?
– Прощай, Мари. Прощай.
– Какое «прощай»? Катя? Катя!..
На цыпочках она пробежала в прихожую – и снова, уже близ нее, позвонили, теперь резче и длиннее. Мгновение или два она постояла в нерешительности; потом, с приливом силы, рванула дверь на себя.
Альберт даже испугался ее исказившегося лица.
– Что? – ошеломленно спросил он.
– О-о-о… кто с вами?
Она выглянула в коридор.
– Никого. У меня тут саквояж и чемодан. Я… Можно войти?
Она отступила от дверного проема.
– Я не смог дозвониться, – объяснил он виновато.
– Вы… я убью вас!
– Но за что?
Чтобы успокоить ее, он спросил:
– Ты еще выросла, Кете? Ты стала выше меня!
– Что вы врете? Все те же сто шестьдесят семь сантиметров.
Он ласково посмеялся с этого – то было как раньше. Она отошла подальше, чтобы оценить его новый облик.
– Бог мой, неужто тренч в Минге больше не носят?
– Носят. Правда, мне он надоел, захотелось экспериментировать. Тебе нравится?
Она хмыкнула: все же тренч ей нравился больше, так как отсылал к персонажам американского нуара. Сейчас же вместо него был свободный короткий черный бушлат, зато на месте остались клетчатый шарф, синий свитер и светлые брюки.
– И как это ваше… называется?
– Это бушлат. Кете, ты серьезно?
– То-то я думаю, что это вы на героя «Потемкина» похожи, – ответила она. – Но вам идет, конечно. Я, пожалуй, тоже себе что-нибудь революционное заведу.
Альберт переставил свои саквояж и небольшой старенький чемоданчик. Шляпу и бушлат он снял, как человек привычный, по-хозяйски. Не смущаясь вопросительных взглядов Кати, он снял и шарф и повесил его рядом с верхней одеждой.
– Вы смотрели на часы? – спросила она. – Я только что заставила тетю заснуть. Чего вы пришли?
– Я хотел попрощаться. Мне показалось грубым уехать, ничего не сказав. Я возвращаюсь в столицу. Не знаю, приеду ли снова. Мне передать что-нибудь Марии?..
Говорил он поспешно и тоном таким, словно желал оправдываться.
– Что? Марии?.. Ничего. Она звонила мне… нет, ничего не нужно.
Они помолчали. От его дружеского участия ей было больно. Невероятным образом он умудрялся мучить ее, не прилагая для этого никаких усилий.
– Вы были больны? – спросила она, потому что молчать было невыносимо.
– Нет…
– Вы очень бледный, прямо белый, как стена.
Он пропустил это мимо ушей.
– Значит, вы сказали… хм… Когда вы уезжаете, вы сказали?
– Завтра утром.
Она ждала какого-то разумного продолжения.