Постовой
Шрифт:
– Хорошо, – следователь старательно записывал мои слова, – а вот к нам в прокуратуру Дорожного района поступило заявление от гражданина Сапожникова, что явки с повинной были получены вами с нарушением закона. В частности, что вы незаконно задержали заявителя и удерживали его в металлическом гараже, где пытали и избивали его, применяя физическое и моральное насилие. Явки с повинной он написал под вашу диктовку. Что вы можете сказать по этому поводу?
– Ничего.
– Поясните.
– Поясняю. О том, что вам написал Николай, мне ничего не известно, ничего из того, в чем он меня обвиняет, я не делал.
– Так и запишем.
– Не знаю, я очень быстро пишу.
– Понятно. Второй вопрос: Николая вы задержали после двадцати трех часов, после этого в час ночи вы появились в отделе милиции, снялись со смены, а в пять утра были зарегистрированы явки с повинной в книге учета преступлений. Где все это время находился Николай?
– Где находился Николай? В одиннадцать вечера я его действительно задержал. После этого мы разговаривали во дворе дома рядом с общежитием, примерно до двенадцати часов двадцати минут ночи. Я пошел в Дорожный отдел, с Сапожниковым мы договорились, что после часа ночи я вернусь и мы продолжим беседу. Когда я, после сдачи дежурства, вернулся, мы продолжили разговор. Разговаривали во дворе еще около двух часов, потом он рассказал мне о совершенных грабежах, и мы пошли в школу ДОСААФ, так как огонек горел только там. Какие у вас еще вопросы, товарищ следователь?
– А почему вы не вызвали машину и не оформляли явки с повинной в помещении РОВД, как положено?
– Во-первых, я не знаю, откуда вы взяли, что протокол положено оформлять только в помещении милиции? Насколько я помню, в Уголовно-процессуальном кодексе написано, что заявление о преступлении обязан принимать даже начальник зимовки. То есть по закону я обязан оформлять сообщение о преступлении даже на льдине в Ледовитом океане. Поэтому я, получив признание Сапожникова, немедленно направился оформлять его заявления в ближайшее доступное помещение. Мог и на улице, под деревом, но за столом писать удобнее.
– Скажите, Павел, а какой смысл Николаю признаваться в грабежах, чтобы потом отказаться?
– Не знаю, зачем он совершает такую глупость. Возможно, кто-то из его друзей, из числа лиц с антисоциальным поведением, дает ему неправильные советы. У меня нет никаких мыслей на этот счет.
– Понятно. Распишитесь и ждите в коридоре.
Через пару часов в коридор, где по-прежнему компанию мне составлял конвоир-сопровождающий, вышел следователь, одетый в легкую курточку и с папкой под мышкой:
– Ну что, Громов, поедем, будем делать проводку, искать место, где ты над парнем издевался.
– Я с вами поеду только после того, как вы сообщите моему руководству, что я нахожусь у вас, а то мне на работу пора. Иначе меня за прогул уволят. У нас, в милиции, с этим очень строго.
– Я, Громов, когда вас задержу по сто двадцать второй статье процессуального кодекса на трое суток, тогда и уведомлю ваше руководство, чтобы оно характеристику на вас в уголовное дело готовило.
– Нет, товарищ следователь, так дело не пойдет. Проверка показаний на месте – процедура добровольная, так что, либо вы уведомляете мое руководство, что я у вас в плену, либо я не даю согласие на участие в проводке.
– Какой ты душный, Громов, как с тобой бабы живут?
– Ага, я очень душный, а вы, гражданин следователь, такая лапочка. Тут какой-то фуфлыжник, который всемером по вечерам развлекался, гражданам по
– Слушай, вот ты что, дурак? Ты что, нарываешься? Хочешь, чтобы я тебя задержал – задержу прямо сейчас, а проверку показаний на месте можно и без тебя провести.
Я, устав перепираться, пожал плечам и отвернулся. Но следователю было необходимо, чтобы я поехал с ним в гаражный кооператив. Наверное, он думал, что я чем-нибудь выдам место расположения безликого гаража, в котором вся стена залита брызгами крови Сапога, а под потолком до сих пор светит фонарик с моими отпечатками пальцев и висят ржавые цепи.
Устав буравить меня взглядом, Евгений Викторович, ругаясь под нос, прошел в кабинет и, демонстративно оставив дверь открытой, продиктовал по телефону дежурному по Дорожному РОВД телефонограмму для моих командиров, что Громов участвует в следственных действиях и на службе сегодня не появится. Надеюсь, что сотрудник прокуратуры не ломал комедию, разговаривая в гудящую телефонную трубку.
После того, как мои требования были выполнены, меня повели на улицу. Мы загрузились в две машины. В первую усадили меня, туда также сели следователь, мой конвоир и оператор с камерой. Во вторую села честная компания из Сапожникова, эксперта-криминалиста из нашего Дорожного отдела и двух понятых. Высадившись из машин среди рядов тянущихся на сотни метров металлических гаражей, все в ожидании уставились на Сапожникова, а он как-то стух, покраснел и заскучал.
– Ну, Сапожников, давайте показывайте, где все происходило?
– Я не знаю, тут должен быть гараж, открытый.
– Ну, пойдите, посмотрите, может быть, что-то вспомните.
Побегав минут десять мимо одинаковых железных ворот, Сапожников вдруг радостно закричал:
– Ура, ура, нашел!
У меня в тревожном предчувствии екнуло сердце. Не должен был этот гад ничего найти. Но с другой стороны, ночь, темнота, стресс. Теоретически мог я что-то пропустить. Ну и ладно, будем посмотреть, что он там смог найти, а потом отбиваться. Все с любопытством двинулись к парню, который радостно подпрыгивал над каким-то темным предметом и возбужденно махал руками.
– Что же вы нашли, Сапожников? Гараж?
– Я мешок нашел, который вот он мне на голову надевал, вот он!
Он поднял с земли какую-то замызганную тряпку, загаженную продуктами жизнедеятельности, как людей, так и собак. Нет, три дня назад я такую дрянь не смог бы в руки взять, брезгливо мне даже стоять рядом с этим сосредоточием фекальных масс.
– Положите ее на место, сейчас эксперт ее изымет.
Эксперт с сомнением понюхал найденную тряпку, с надеждой спросил:
– Вы уверены, это точно она?