Постой, любимая
Шрифт:
Эймиас склонил голову набок и слегка улыбнулся.
— Я вырос в Лондоне и не знаю другого дома. Но в отличие от вас я готов собрать вещи и перебраться в другое место. Как я уже рассказывал, я ищу родню своей матери и полагаю, что она происходит из этих мест. Это было бы настоящей удачей для меня, не так ли?
Он поднял свой бокал и посмотрел на Грейс. Она сочувственно улыбнулась.
— А разве у вашей семьи нет загородного поместья? — поинтересовался Паско с насмешливым недоверием.
От ответа Эймиаса спасло появление горничной с супницей
Гости занялись едой, и вопрос Паско был забыт. Эймиас выругался про себя. Как он мог забыть, что джентльмен должен иметь поместье? Он поглощал третью ложку супа, пытаясь придумать, где должно находиться его мифическое поместье и как объяснить, почему он не хочет жить там, как вдруг заметил, что в комнате стало тихо.
Он поднял глаза и обнаружил, что все смотрят на него. Перчатки, понял он. Черт бы побрал эти перчатки! Джентльмены снимают перчатки за едой, и никто не поверит, если он станет утверждать обратное, откуда бы он ни явился: из Лондона или с луны.
— Прошу прощения, — сказал он, отложив ложку и подняв руки. — Мне следовало объяснить с самого начала. Я знаю, что обедать в перчатках не принято, даже в Лондоне при всех его причудах и фантазиях. Но я настолько привык к ним, что просто забыл. Как неучтиво с моей стороны. Видите ли, нос — не единственное, что я научился держать подальше от чужих дел. Меня также научили держать при себе руки. Я дорого заплатил за эту науку.
Поскольку это была чистая правда, Эймиас продолжил более уверенно, с удовлетворением наблюдая за выражением жалости и неловкости, появившимся на лицах гостей.
— Моя рука выглядит не слишком привлекательно. Поэтому я ношу перчатки. Но если вы предпочитаете…
— Боже, конечно, нет, Сент-Айвз! — вскричал Тремеллин. — Это мы должны извиниться. Мы видим подобные вещи каждый день! Это рыбацкая деревушка. Здесь люди постоянно получают увечья. Моя собственная нога вся в рубцах, словно ее секли до крови. Но это от снастей, в которых я запутался, когда учился лазить по канатам… А моя рука… — Он попытался закатить рукав, но тот не продвинулся ни на дюйм. — Ладно, в другой раз, — сказал он, смирившись. — Эту отметину оставила рыба, которая укусила меня, когда я попытался вытащить ее из воды. Я выронил ее как горячий утюг, и она скрылась в море, прихватив кусок моей плоти. Да если за каждый выбитый глаз, оторванную ступню или шрамы, оставленные крючками или линем, давать по одному пенни, то получилось бы…
— …целое состояние, — закончила за него Эмбер. — Ради Бога, мистер Тремеллин, — беспечно сказала она. — Как это ни заманчиво, думаю, это не самое подходящее место для демонстрации шрамов. Потому что, если мы этим займемся, то никогда не закончим с супом и не перейдем к рыбе, с которой вам повезло больше.
Все расхохотались. Тремеллин откинулся назад на стуле, ласково улыбнувшись Эмбер.
— Ты права. Не хватает только, чтобы хозяин дома стал раздеваться за обеденным столом! Так что, мистер Сент-Айвз, у вас нет никаких оснований извиняться. Прошу прощения, — сказал он, окинув всех
— Насчет куска плоти, вырванного рыбой? — пошутил барон, вызвав общий смех.
— Точно! — отозвался Тремеллин с улыбкой. За супом последовала рыба.
— Ага! — сказал викарий, когда перед ним поставили тарелку. — Кажется, нам подали возмездие Тремеллина?
Гости так смеялись, что давились едой, пока не подали дичь, тоже встреченную шутками. В отличие от Лондона все участвовали в общем разговоре, а не только с теми, кто сидел рядом. Эймиас с любопытством наблюдал за собравшимися. Это не осталось незамеченным.
— Наверное, вы считаете нас простоватыми по сравнению с лондонцами, Сент-Айвз, — сказал Паско под общий гул голосов.
Эймиас поднял на него глаза.
— Мне показалось, что вам весело, — пояснил Паско.
— Так оно и есть, — сказал Эймиас. — Но не потому, что кто-то кажется мне простоватым. Такое ощущение, что находишься в кругу большой дружной семьи.
Впрочем, я могу ошибаться, поскольку никогда не жил в семье.
— Только с отцом? — поинтересовался Паско, пристально глядя на него.
Эймиас осознал свою оплошность слишком поздно. Его спас викарий.
— О, не думаю, что большая семья гарантирует веселье, — сказал он. — Когда я был молодой, все семьи были большими. В моей собственной было одиннадцать душ, и позвольте вас уверить, мы ссорились ничуть не меньше, чем веселились.
— Истинная правда, — подхватила баронесса. — Нас в семье было семеро, и мы, дети, обычно питались в детской. Так вот, мы только и знали, что препираться и бросаться едой, к великому огорчению нашей бедной няни.
Гости пустились в рассуждения о собственных семьях, даже Тобиас, смущаясь, рассказал о пятерых ребятишках, теснившихся в коттедже его отца. Эймиас молчал, сознавая, что рано или поздно ему придется рассказать о себе больше, иначе Паско не успокоится. Странно, ведь Пайпер положил глаз на Эмбер. Неужели парень не понимает, что он ухаживает за Грейс?
Когда со стола убрали последние блюда, Тремеллин поднялся.
— Полагаю, в Лондоне мужчины задерживаются за столом со стаканчиком портвейна, а дамы удаляются, чтобы посплетничать, — сказал он, обращаясь к Эймиасу. — Но мы здесь побаиваемся, что они начнут перемывать нам косточки, если оставить их одних.
— И есть за что! — воскликнула баронесса, а девушки захихикали.
— Кроме того, нам больше нравится слушать их пение, чем выпивка, — продолжил Тремеллин.
— А это, скажу я вам, — добавил барон, — редкое удовольствие.
— Ну что, пошли? — обратился к гостям Тремеллин. — Бутылки можно прихватить с собой.
Компания переместилась в гостиную. Грейс села за фортепиано, Эмбер встала рядом с ней. Девушки являли собой очаровательную картинку. Грейс выглядела как милая юная девушка из хорошей семьи, а Эмбер, ослепительная в своей золотисто-рыжей красоте, как женщина, которую мужчина видит в своих грезах, глядя на огонь, пылающий в камине.